Книга Армадэль. Том 1, страница 31 – Уилки Коллинз

Он опять весело посмотрел на Брока.

— Встал ли я на настоящий путь теперь, сэр? Пользуюсь ли я как следует предосторожностью, о необходимости которой вы с такой добротой предостерегали меня?

— Вы оправдываете ваши здравые мысли, — отвечал ректор, поощряя его обуздать свое воображение с всегдашним недоверием англичанина к благороднейшей из человеческих способностей. — Вы пролагаете путь себе к более счастливой жизни.

— Вы думаете? — задумчиво спросил Мидуинтер.

Он опять порылся между бумагами и остановился на одном из набросанных листков.

— Корабль! — вдруг воскликнул он, и румянец его опять исчез, а настроение в одно мгновение переменилось.

— Какой корабль? — спросил ректор.

— На котором было совершено это преступление, — сказал Мидуинтер, обнаружив первые признаки нетерпения, — корабль, на котором убийственная рука моего отца заперла дверь каюты.

— Что ж из этого? — спросил Брок.

Мидуинтер, по-видимому, не слышал вопроса. Глаза его были пристально устремлены на страницу, которую он читал.

— Французский корабль, занимавшийся перевозкой строевого леса, — продолжал он, говоря сам с собой, — французский корабль «La Grace de Dieu». Если вера моего отца в судьбу была справедлива, если рок преследовал меня шаг за шагом из могилы моего отца, то в одном из моих путешествий я встретился бы с этим кораблем.

Он опять посмотрел на Брока.

— Теперь я знаю наверно, — сказал он, — это две разные женщины, а не одно лицо.

Брок покачал головой.

— Я рад, что вы пришли к этому заключению, — сказал он, — но я желал бы, чтобы вы пришли к нему каким-нибудь другим способом.

Мидуинтер вскочил и, схватив листки рукописи обеими руками, бросил их в пустой камин.

— Ради Бога, позвольте мне сжечь их! — воскликнул он. — Пока останется еще одна страница, я буду ее читать, а пока я буду читать ее, отец подчинит меня своему влиянию против моей воли!

Брок указал на коробочку со спичками. Через минуту рукопись загорелась. Когда огонь уничтожил последний лист бумаги, Мидуинтер с облегчением вздохнул.

— Я могу сказать, как Макбет [7] : «Теперь дело кончено, и я опять стал человеком!» — начал он с лихорадочной веселостью. — Вы, кажется, устали, сэр, и неудивительно, — прибавил он более тихим тоном. — Я слишком долго лишал вас сна, я не стану задерживать вас долее. Будьте уверены, я буду помнить то, что вы мне сказали. Будьте уверены, что я стану между Аллэном и всяким врагом, мужчиной или женщиной, которые приблизятся к нему. Благодарю вас, мистер Брок, тысячу, тысячу раз благодарю вас! Я вошел в эту комнату несчастнейшим из людей, я могу выйти теперь отсюда счастливее птичек, поющих на воле!

Когда он направился к двери, лучи восходящего солнца струились в окно на кучку пепла, черневшую в камине. Чувствительное воображение Мидуинтера тотчас вспыхнуло при этом зрелище.

— Посмотрите, — сказал он весело, — будущее сияет над пеплом прошедшего.

Необъяснимое сострадание к этому человеку, именно в ту минуту его жизни, когда он наименее нуждался в сострадании, прокралось в сердце ректора, когда дверь затворилась, а он опять остался один.

— Бедняжка! — сказал он, с тревогой удивляясь своему состраданию. — Бедняжка!

Прошли утренние часы, наступил и прошел полдень, и мистер Брок отправился в свое обратное путешествие домой.

Расставшись с ректором у дугласской пристани, оба молодых человека возвратились в Кэстльтоун и расстались там у дверей гостиницы. Аллэн пошел взглянуть на свою яхту, а Мидуинтер вошел в дом насладиться тем отдохновением, в котором он так нуждался после бессонной ночи.

Он запер ставни, закрыл дверь, но сон не смыкал его глаз. В первый день отсутствия ректора чувствительная натура Мидуинтера безрассудно увеличивала ответственность, которая теперь лежала на нем, — он должен оправдать доверие мистера Брока. Какой-то страх оставить Аллэна одного, даже на несколько часов, не позволял ему сомкнуть глаз, так что наконец для него стало скорее облегчением, чем неприятным усилием, быстро встать с постели и последовать за Аллэном по дороге, которая вела к яхте.

Ремонт маленькой яхты был почти закончен. День был ясный, с прохладным ветерком. На земле все было светло. Синие волны струились на солнце. Матросы пели за своей работой. Спустившись в каюту, Мидуинтер увидел своего друга, прилежно занимающегося приведением помещения в порядок. Обыкновенно не самый аккуратный из всех смертных, Аллэн время от времени вдруг начинал чувствовать преимущества порядка, и в подобных случаях им овладевала какая-то неистовая страсть к уборке. Он стоял на коленях, с большим усердием занимаясь своей работой, когда Мидуинтер спустился в каюту, и быстро приводил опрятное помещение в первобытный хаос с такой страстной энергией, на которую удивительно было смотреть.

— Вот какая каша! — сказа Аллэн, спокойно приподнимаясь на куче, самим им наваленной. — Знаете ли, мой милый, я начинаю жалеть, зачем я не оставил все, как было.

Мидуинтер улыбнулся и поспешил на помощь своему другу с проворством моряка.

Первая вещь, попавшаяся ему, была шкатулка Аллэна, в которой все было перевернуто вверх дном; половина разбросана по полу, где также лежала тряпка для обтирания пыли и метла. Укладывая в шкатулку вещи, Мидуинтер неожиданно увидел миниатюрный портрет старинного овального фасона, в рамке, осыпанной мелкими бриллиантами.

— Вы, кажется, не очень это цените, — сказал он. — Чей это портрет?

Аллэн наклонился через плечо Мидуинтера и посмотрел на портрет.

— Он принадлежал моей матери, — отвечал он, — и я чрезвычайно им дорожу. Это портрет моего отца.

Мидуинтер вдруг сунул портрет в руки Аллэну и отошел на противоположную сторону каюты.

— Вы лучше знаете, где должны лежать вещи в вашей шкатулке, — сказал он, стоя спиною к Аллэну. — Я буду убирать на этой стороне каюты, а вы убирайте на другой.

Он начал приводить в порядок вещи, разбросанные па столе и на полу, но точно будто судьба решила, что в это утро ему попадутся в руки все вещи его друга. Одна из первых вещей, взятых им, была банка с табаком Аллэна, заткнутая письмом вместо пробки.

— Вы знаете, что вы заткнули эту банку письмом? спросил Мидуинтер. — Не важное ли это письмо?

Аллэн тотчас его узнал. Это было первое письмо, подученное на острове Мэн, письмо, о котором Аллэн выразился таким образом: «Опять надоедают эти несносные нотариусы» и о котором он перестал думать со своей обыкновенной беспечностью.

— Вот что выходит, когда бываешь необыкновенно заботлив! — сказал Аллэн. — Вот пример моей чрезвычайной заботливости! Вы, может быть, не поверите, но я нарочно заткнул банку этим письмом. Каждый раз, когда я подхожу к банке, я увижу письмо. А каждый раз, когда я увижу письмо, я сам говорю себе: «Я должен отвечать на это». Тут не над чем смеяться, это было совершенно благоразумное распоряжение, если бы я только мог помнить, куда я ставлю банку. Не завязать ли мне узел на носовом платке? У вас чудная память, мой милый друг, может быть, вы напомните мне днем, если я забуду и об узле.