Книга Рюрик, страница 47 – Анна Козлова

Она рассказывала, как после провалившегося знакомства с Сонечкой и избиения диванной подушкой Рюрик впал в депрессию. Он не растерял привязанности к Марте, но словно бы делал все, чтобы их любовь из веселого сотрудничества превратилась в какую-то античную трагедию.

Рюрик завел обыкновение вырывать из себя перья.

Поначалу Марта находила в поддоне клетки по два-три пера, но с каждым днем их становилось все больше.

Он выдирал перья с кусками мяса, его некогда мягкая, пушистая грудка покрылась язвами, ноги стали похожи на мертвые серые окорочка, а единственное красное перо, которое он почему-то не выдернул из хвоста, Рюрик постоянно жевал и обсасывал, и создавалось впечатление, что он ранен стрелой в задницу.

Каждое утро Марта плакала, умоляя попугая перестать, а он, то ли не понимая, какое впечатление производит, то ли нарочно издеваясь над ней, требовал ласк и терся о ее руки и лицо головой — единственной частью его тела, сохранившей оперение.

Ира сдержала слово: она сказала отцу, что Марта ревнует к Сонечке и поэтому запустила к ней в кроватку опасного попугая-психопата. Отец пообещал, что если он еще раз услышит нечто подобное, то мигом вышвырнет попугая на улицу.

И неважно, что там будет за окном.

Ветеринар прописал Рюрику витамины и круглый пластиковый воротник. Воротник не давал попугаю возможности калечить себя.

— И сколько он должен это носить? — спросила Марта, наблюдая, как Рюрик, яростно визжа, пытается сорвать воротник лапой.

— Возможно, всю жизнь, — сказал ветеринар, — ему сейчас сколько?

— Двадцать один.

— Ну тогда еще лет сорок можете не снимать!

Ах какая смешная шутка!

Сонечка рано пошла.

В десять месяцев она уже отказывалась играть в манеже и исследовала дом, держась за стены, периодически падая и ударяясь головой. И тогда квартиру сотрясал ее пронзительный крик. Заслышав его, Рюрик начинал биться в клетке и рычать, чего не делал со времен жизни в бывшей кладовке на Ленинском.

Няню Ира брать отказывалась. По ее словам, она родила ребенка, чтобы наслаждаться материнством, но почему-то не наслаждалась, а беспрестанно требовала помощи и поддержки. Поскольку от отца добиться этого было невозможно, Ира наседала на Марту. Отец тоже считал, что она должна заботиться о сестре.

— Я не рожала ребенка! — отбивалась Марта. — Я не хочу наслаждаться материнством!

— Марта, у тебя достаточно свободного времени, чтобы пару часов в день присмотреть за Сонечкой, — невозмутимо отвечал отец.

Марту все сильнее захватывала ненависть к сестре, а вместе с ненавистью нарастал и стыд за это чувство. Она могла больно ущипнуть ее, толкнуть, чтобы та повалилась на пол; когда никого не было рядом, она отнимала у Сонечки игрушки и клала туда, где Сонечка не могла их достать.

И все эти мерзости, все тайные щипки и явные обиды, все эти крики и ругань заполонили дом, бурлили, как суп на слабом огне, — до тех пор, пока из Лондона на каникулы не приехал Яша.

Он изменился. Вырванный из привычной среды, вынутый из супа, он снял с себя детство, как одежду, из которой вырос.

За год разлуки, переговоров по скайпу, переписки в чатах Яша превратился в мужчину. Он стал выше, раздался в плечах, у него появилась привычка сидеть, широко расставив колени, и все это вместе почему-то вызывало у Иры негодование.

Пребывая с Мартой в затяжной конфронтации, поначалу она пыталась разыграть с Яшей пьеску под названием «наша счастливая семья», но потерпела фиаско. Яша не интересовался Сонечкой, не хотел гулять с ней и Ирой во дворе, а на просьбы последить за сестрой, пока Ира принимает ванну, отвечал прямо:

— Нет, я не хочу.

В какой-то момент Ира не выдержала:

— Ты приехал, чтобы я обслуживала еще и тебя?! Я думала, ты поможешь мне с ребенком!

— Мама, тебе следовало предупредить меня, что ждешь помощи.

— И что тогда бы было?

— Тогда я бы не приехал.

Марта восхищалась и завидовала очевидной перемене, произошедшей в Яше. Ей тоже хотелось уехать, уйти, выплыть из супа, вскарабкаться по обжигающим бортам кастрюли и больше никогда не видеть ни отца, ни Иру, ни надрывающуюся Сонечку.

Другое дело, что у Яши был отец, а у Марты никого не было.

— Не факт, — сказал на это Яша.

Они улизнули из дома и пили вино в парке.

— В смысле? — удивилась Марта.

— Эти люди, — он, конечно, имел в виду Иру и отца, — ненавидят правду, они врут всегда, даже в тех случаях, когда никакой выгоды в этом нет. Почему ты думаешь, что он не соврал тебе про смерть матери? Ты хоть раз видела документы? Свидетельство?

— Нет. Я даже фотографий ее не видела.

Несколько секунд они молчали. Потом Яша вдруг положил большую тяжелую ладонь Марте на плечо и пощекотал ее за ухом. Марта улыбнулась, придвинулась и опустила голову ему на грудь.

Это больше не было детской возней, отныне каждое их прикосновение друг к другу имело смысл.

Они сидели на скамейке как парочка, как мужчина и женщина, и пальцы их рук были переплетены.

Чтобы остаться вдвоем, они согласились присматривать за Сонечкой.

Сначала было вино, а потом они лежали в кровати в комнате Марты, и со стенда на них смотрел плешивый Рюрик в пластиковом воротнике.

— Думаю, я смогу влезть в его компьютер, — сказал Яша, — там обязательно что-то есть. Про твою мать. Если мы узнаем ее адрес, ты сможешь к ней поехать.

— А если он заметит?

— Какая разница? Сделаешь это не ты, а я уже уеду.

Марта не слишком хорошо соображала — сказывались полбутылки вина и секс с полным проникновением, который до сих пор звучал в ее теле, как привязавшаяся мелодия. Ей хотелось спать, но раскричалась Сонечка.

— Черт… — Марта с трудом разлепила глаза.

— Я подойду.

Яша встал и вышел из комнаты, а Марта тотчас провалилась в сон. Перед ней проносились дороги и мосты, с неба сыпались желтые и розовые конфетти, она уезжала отсюда навсегда, она чувствовала запах горячей летней дороги, ее бедра с силой сжимали кожаное сиденье мотоцикла, а руки обнимали сидящего перед ней мужчину. Через его правое плечо она видела кровавый водопад. Багровый лед, вода и кровь сходили на дорогу прямо с моста, еще секунда — и мотоцикл окажется под этим потоком; надо затормозить, почему он не тормозит?!

Марта проснулась словно от толчка.

С тем липким, безошибочным чувством, что случилось непоправимое.

В квартире было тихо.

Она встала, голая, и пошла в комнату Сонечки.

Дно манежа в крови, кровь наползала на веселых медвежат, нарисованных на клеенке, на прорезыватели для зубов, на белые ползунки лежащей на животе неподвижной Сонечки. В ее голове, покрытой темным пушком, зияла рана. На бортике манежа сидел Рюрик и смотрел на Марту.