Книга Северный крест, страница 36 – Валерий Поволяев

Всякое внимание союзников в этой ситуации стоило дорого, поэтому Миллер так и обрадовался приходу в Архангельск обычного парохода «Тор», привёзшего на российский Север «дамский» груз...

Когда Миллер вернулся в штаб, его встретил хмурый Марушевский.

— Евгений Карлович, беда...

— Что случилось?

— Восстание в Онеге и в Чекуевском районе.

— Господи... — Радужное настроение, в котором пребывал Миллер, мигом исчезло. — Потеря Онеги — это для нас потеря сухопутной связи с Мурманском.

— Именно так, Евгений Карлович.

— Если мне не изменяет память, в Онежском районе сейчас находится наша экспедиция.

— Одна миноноска под командой лейтенанта морского флота и два монитора.

— Связь с ними есть?

— Сегодня связи нет. Вчера была. Места там совершенно глухие. Радиостанция у миноноски слабая, населённые пункты также не оборудованы связью.

— Надо готовить десант для освобождения Онеги — город этот нам терять нельзя. Соответственно экспедицию надо повернуть — она должна нанести удар по городу со стороны реки, мы нанесём со стороны моря.

— Евгений Карлович, повторяю, приказ повернуть мы можем передать, только когда будет связь с миноноской, раньше не получится.

Миллер вздохнул, развёл руки — вот и воюй в этих условиях...

Следующее сообщение, всколыхнувшее Архангельск, также было зубодробительным: в город пришла телеграмма из Лондона, в которой говорилось о снятии экономической блокады с Советской России.

Это означало, что белые теряли господствующую высоту — экономические тиски, с помощью которых Миллер часто добивался преимущества перед красными. Голодной, холодной, находившейся в изоляции Советской России воевать было невмоготу, не хватало ни хлеба, ни патронов. Дело доходило до того, что иногда в атаку красноармейцы ходили с голыми руками, без оружия, надеясь в бою захватить какую-нибудь берданку с ободранным стволом и стать полноправным воином... Сейчас же, после снятия блокады, красные могли легко купить оружие за границей.

На золото, которое они имели в своих подвалах, — это была половина всего золотого запаса, находившегося когда-то в распоряжении царского правительства.

Вторая половина находилась у Колчака, который также активно опустошал золотую заначку, приобретая винтовки, патроны, снаряды, амуницию.

Скоморохов, услышав о новости, довольно улыбнулся:

— Раз Совдепия получает поддержку Запада, то Северный фронт нам ни к чему. Мы теперь очень быстро договоримся с большевиками, разграничим полномочия и отныне будем жить-поживать да добро наживать без господина Миллера. Войну пора кончать.

Не считаться с такой точкой зрения Скоморохова Миллер не мог — у того вновь образовалось слишком много сторонников.

* * *

Вода в Онеге продолжала падать, из белёсо-светлой, глубокой она превратилась в мутную, рыжую от глиняной взвеси, вдоль берегов поднимались неопрятные, облепленные серовато-рыжей грязью камни.

Караван шёл всё медленнее и медленнее — приходилось постоянно промеривать фарватер, а это отнимало много времени. Лебедев был мрачен, с беспокойством оглядывал онежские берега.

— У меня дурные предчувствия, — сказал он Рунге. — Мне кажется, что отсюда мы уже никогда не выберемся.

Стычек с партизанами, которые случались в первые дни похода, сейчас почти не было, словно мужики здешние взялись за ум, винтовки закинули в сарай, поменяли их на плуги и лопаты, косы и серпы; есть-то ведь что-то надо, зубы должны работать, иначе они заржавеют и вывалятся изо рта — не всё ведь на заморского дядю надеяться.

Впрочем, разным пинежским, шенкурским да чекуевским мужикам всё равно от забугорных щедрот ничего не перепадало, какие бы дивные пароходы ни приплывали в Архангельск, — как питались мужики вяленой треской да жареной рожью, так и продолжали питаться.

Розовым безмятежным утром Лебедев пригласил к себе на завтрак двух командиров десантных отрядов — капитана Слепцова и поручика Чижова.

Слепцов в экспедиции отъелся, розовая физиономия его лоснилась, он был шумным, возбуждённым, размахивал руками, скрипел крагами, стучал стеком, много говорил, видно было, что человек этот уверовал в собственную значимость, был убеждён, что он способен вершить великие дела, Чижов же, наоборот, был молчалив, задумчив, бледен.

Цепкими глазами Слепцов оглядел кают-компанию, шлёпнул одной ладонью о другую, растёр там что-то невидимое.

— Богато живете, однако! — воскликнул он.

— Как получается, господин капитан, так и живём, — хмуря брови, отозвался Рунге — ему не нравился этот напористый хищный человек.

— Получается, судя по всему, очень неплохо. Я всегда догадывался, что флотские живут лучше армейских. Сейчас я это вижу своими глазами. — Слепцов вновь хлопнул ладонью о ладонь, остановился у гравюры, на которой юный обнажённый бог давил кисти винограда, готовя их для закладки в винный чан, хмыкнул одобрительно: — Ничего мужичок. В свободное от службы время боксом, наверное, занимался...

Рунге вздохнул и отвернулся от Слепцова. Ожидали командира миноноски — Лебедев задерживался в рубке, изучал промеры дна, взятые только что, и сопоставлял их со штурманскими картами.

Начинать завтрак без командира было не положено.

Когда Лебедев появился в кают-компании, лицо у него было тёмным, озабоченным, он щёлкнул кнопками перчаток, морщась, стянул их с рук.

— Пробовали связаться по радио с Архангельском — бесполезно. Сидим в дыре. Ни новостей, ни старостей. — Лебедев вздохнул. — Прошу садиться за стол.

Митька Платонов, стремясь угодить командиру, расстарался на славу — внёс поднос, на котором стояли небольшие фарфоровые тарелки, украшенные якорями и изображениями Андреевского флага, — объявил громко, очень торжественно:

— Жареный сыр «шавру» с рулетом из печёного сладкого перца.

В наступившей тишине было слышно, как капитан Слепцов от неожиданности даже икнул — о том, что здесь, в лютой комариной глуши, на дикой безлюдной реке, могут подать изысканное французское блюдо, он даже подумать не мог, но бывают же божественные перевоплощения, и блюдо было подано, а конопатый вологодский веник в поварском колпаке сумел даже кое-что изобразить по-французски. И плевать, что французский у него густо замешан на смеси нижегородского с вотяцким — главное, что он очень уверенно произнёс слова.

Слепцов, несмотря на своё дворянское происхождение, их даже выговорить не мог.

Капитана поджидало и новое потрясение: Митька Платонов вынес ещё один поднос и объявил:

— «Патэ из фуа-гра» «о торшон» с тостами и соусом из португальского вина.

— Португальское вино — это «портвайн», — тихо простонал Слепцов, ни к кому не обращаясь. Однажды он застрял на двое суток в Одессе, опившись местного «портвайна» в трактире одного армянина, страдающего базедовой болезнью, и потом целых двое суток в городской больнице Слепцову прочищали клизмами брюхо — едкое креплёное вино впиталось ему в кишки. С тех пор Слепцов стал избегать общения с «портвайном», считая, что напиток этот можно употреблять только в медицинских целях, когда болен насморком.