Книга Северный крест, страница 56 – Валерий Поволяев

— Молитесь Богу!

Крутиков заскулил. Ефим усмехнулся, губы у него поползли в сторону, перекосили недоброе лицо.

— Пощадите! — выдохнул Крутиков едва слышно. — Прошу вас, пощадите! — Над головой его звонким белёсым облачком взлетел пар, стремительно растаял. — Будьте людьми!

Ефим проговорил хрипло и громко:

— А вы были людьми, когда расстреливали наших мужиков? Хотя бы на минуту... Были?

Продолжая задавленно всхлипывать, Крутиков отвернулся в сторону, чтобы не видеть чёрных винтовочных стволов, потом поднял мокрое, залитое слезами лицо и произнёс едва внятно:

— Пощадите!

Ефим поморщился, покрутил головой и стянул с плеча винтовку:

— Ну, кто мне подсобит?

Хоть и высказались мужики за расстрел пленников, а добровольных помощников Ефиму не нашлось, он оказался один, подивился этому обстоятельству и нехорошо пошевелил ртом:

— Лапотники хреновы! Трескоеды! До чего же, оказывается, у всех вас тонкая кишка! Тьфу! — Ефим сплюнул себе под ноги и передёрнул затвор трёхлинейки. — Дерьмо поросячье! Навоз! Тухлятина! Вам бы вместо кур яйца в лукошках высиживать, и то больше было бы пользы. Тьфу! — Он растёр плевок ногой.

Крутиков и Ликутин стояли под высокой, с мощным стволом сосной, горбились на ветру, касались друг друга локтями; Крутиков всхлипывал, Ликутин молчал — оба они не верили, что смерть близка. Так оно бывает всегда — человек до самой последней своей минуты не верит, что он смертен, потому так готовно поддаётся на всякие сказочки о собственном бессмертии. Как всё-таки слабы бываем все мы, люди.

— Тьфу! — ещё раз отплюнулся Ефим и привычно растёр плевок ногой.

Вскинул винтовку, краем глаза засек, что Крутиков уже совсем обмяк, вот-вот потеряет сознание, и Ефим, опережая его, выстрелил. Пуля откинула тело Крутикова к сосне, голова его глухо стукнулась о ствол, лопатками он насадился на острый и твёрдый, как сталь, сук, повис на нём.

Смерть Крутикова была лёгкой и мгновенной.

Глянув на сотоварища, Ликутин опустил голову, сделался ниже ростом, уходя из-под винтовочного прицела, Ефим безжалостно поймал его на мушку и нажал на спусковой крючок.

Второй выстрел прозвучал громче первого, оглушил людей, столпившихся на поляне, Ликутин отлетел за сосновый ствол, зарылся головой в ворох валежника, задёргался там.

Ефим повесил винтовку на плечо, пошевелил ртом.

— Всё, — сказал он, — хоть немного, но за наших братьев дорогих мы рассчитались с этими нелюдями. — Ефим захрипел, вздохнул. Казалось, что слова у него застряли в глотке, теперь он стоял молча, вздыхал, дёргал головой, пробуя слова эти пропихнуть внутрь, как некие плохо разжёванные куски еды, и у него ничего не получалось.

— Говори, говори, Ефим, — подбодрил его кто-то, — чего замолчал?

— Замолчал потому, что говорить нечего, — наполняясь злостью, произнёс Ефим, — хотя нам надо бы обсудить, что делать дальше?

— Вот давай и обсудим, — раздался из толпы прежний подбадривающий голос.

— Есть два пути: один — разойтись по домам и выждать там, когда ещё предоставится возможность расправиться с беляками, второй путь — посмотреть, что в отряде белых делается, и если выдастся такая возможность — накостылять им по шее.

— Но только так, чтобы они нам не накостыляли. — Кудлатый длинношеий парень опасливо поёжился. — Так уже было. Два раза одно и то же — неинтересно.

— Ещё какие есть мнения? — прохрипел Ефим.

— Других мнений нет.

— А что с расстрелянными беляками делать? — спросил Митяй.

— Бросим их здесь. Пусть гниют, — прежним злым тоном проговорил Ефим.

— Не по-христиански это, Ефим, так нельзя... Надо бы похоронить. Люди всё же.

— Вот доброхоты пусть их и хоронят. — Ефим поддел рукой воздух, будто лопатой, выругался.

* * *

Обстановка в Архангельске накалилась.

Земское собрание, которым продолжал руководить Скоморохов, по-прежнему яростно нападало на правительство, дело доходило до того, что земцы, лихо размахивая кулаками, открывали рты как можно шире и лезли на чиновников, рассчитывая вполне резонно, что у тех сдадут нервы, как это часто бывало с людьми интеллигентного сословия, и они попятятся. Расчёт был верным, правительственные чиновники, действительно, мигом попрятались, чуть ли не под столы полезли.

Единственное, чего не делал Скоморохов со своей компанией, — не кричал, брызгая слюной, «Бей жидов, спасай Россию!». Всё остальное было. Правительство не выдержало, подало в отставку. Обычно спокойный, умеющий держать себя в руках Миллер нехорошо побледнел, треснул кулаком по столу так, что на нём подпрыгнула массивная, с изображением северного медведя, которого лихо щекочет копьём суровый помор, чернильница, с грохотом опустилась.

— Вот политический прохвост! — проговорил он раздражённо. Без всякого продолжения, без упоминания фамилий было понятно, кого Миллер имеет в виду.

Миллер сел в машину и поехал в здание правительства уговаривать министров, чтобы те погодили с отставкой. Но, увы, — поезд ушёл: заявление об отставке уже попало в печать. «Отрабатывать задний ход» было поздно, и Миллер сделал единственное, что мог сделать в этой ситуации: уговорил членов кабинета оставаться на своих местах до тех пор, пока не будет сформировано новое правительство. Чтобы не создалась ситуация безвременья, в котором под шумок можно было бы запросто растащить всю Северную область, а не только позаимствовать бронзовые пресс-папье и чернильницы в дорогих правительственных апартаментах.

Скоморохов раскричался так, что его вопли были слышны, наверное, во всех углах обширной Северной области, а может быть, дрожали стёкла в домах даже в Петрограде. Хотя никакой властью — имеется в виду власть, подтверждённая хотя бы одним законодательным актом, — земцы не обладали, даже более — в Земское собрание были включены «чужие люди» — представители Мурманского края, а также районов Олонецкой и Вологодской губерний, занятых белогвардейскими частями. Земцы хотели, страстно желали политической власти, хотя должны были решать обычные хозяйственные вопросы: сколько гвоздей отпустить на возведение того или иного моста в городе Архангельске, где взять деньги на починку набережной в Соломбале и какую зарплату выплатить надзирателям тюрьмы в Мудьюге.

В результате Скоморохов потребовал, чтобы Миллер заключил с красным командованием мир, обозвал генерал-губернатора контрреволюционером, а также белогадом, а всех белогадов он вообще призвал бить до потери пульса, до полного уничтожения, а солдат же, которые вспарывают штыками своих винтовок пупки офицерам, — всячески поддерживать...

Решительный был человек господин Скоморохов и, как оказалось, кровожадный. Очень хотелось ему забраться в кресло Миллера и покомандовать Северной областью.