Онлайн книга «Два бойца (сборник)»
|
Назавтра в кузне Зайончковский объявил коротко: – Антанаса лучше не трогать. – Почему? Зайончковский махнул рукой. – Ты к нему с добром, а он к тебе с дерьмом. Конченный человек. Псих. Это вызвало возмущение в кузне. Через несколько дней к Нарбутасу отправился Иозас Виткус. Назавтра он сообщил товарищам: – Антанас уехал. Кажется, в Укмерге или еще куда-то. Словом, к родичам своим каким-то, что ли… – Что ж, – степенно сказал Зайончковский, – это правильно. Калеке одному тяжело. – Калеке! – простонал Копытов. В действительности же Нарбутас, ускользая от тягостной опеки друзей, снял комнату за городом, в дачном поселке. А соседям солгал, что уезжает в другой город погостить у родственников. Дачи были безлюдны и по-осеннему печальны. Ветер, завихряясь, свистел под нависающим козырьком крыши. Бледное солнце не грело. Невдалеке угрюмо шумел лес. Но эта грусть, и безлюдье, и умирание природы были сейчас по душе кузнецу. Он никого не видел, кроме хозяйки, тугоухой старухи, приготовлявшей ему незатейливую пищу, да письмоносца, раз в месяц приносившего пенсию. Нарбутас мало сидел в комнате. Ему полюбился пустынный берег за лесом. Там, лежа на холодной иссохшей траве, подолгу смотрел он, как быстрая речка с грохотом перекатывает камни и вдруг делает смелый поворот почти под прямым углом. Чем-то она напомнила Антанасу его самого, каким он был еще недавно. Иногда вдруг он словно опоминался. На него находило нечто вроде просветления. Ему казалось, что стоит только понатужиться, и старость спадет с него, как заношенная одежда. Он возвращался в Вильнюс, брился, мылся, заказывал себе с утра быть в хорошем настроении. Его по-прежнему тянуло поссориться с соседями, накричать на ребят, играющих во дворе, на письмоносца, на официантку, на всех в мире. А он заставлял себя через силу говорить ласково и улыбаться с былым очарованием. Увы! Улыбка получалась такой слащаво-зловещей, а голос до того ехидным, что дети испуганно шарахались. Впрочем, эта маска вежливой змеи тоже быстро утомляла Нарбутаса, и он с наслаждением погружался в ставшее для него привычным притуплённое и вместе раздражительное состояние духа. Наконец построили новый кузнечный цех. Огромный, как двор, двухсветный и многопролетный, с громадными окнами и стеклянной крышей-фонарем, он напоминал чистотой и обилием света большую операционную или спортивный зал. Впечатление это усиливалось оттого, что цех был еще пуст. Новые механизмы, ковочные и чеканочные прессы, штамповочные молоты, кантователи, дисковые пилы лежали во дворе в рогоже и ящиках. Только в дальнем конце пролета грузно темнело объемистое сооружение, похожее издали на пьедестал памятника. Это был пневматический молот, наконец поднятый и утвержденный на фундаменте. Неподалеку от нового цеха видна была старая кузня. Ее огни тускло светились сквозь закопченные стекла, да и вся она рядом с красавцем цехом казалась еще ничтожнее и грязнее, чем обычно. Там по-прежнему работали, но дни старой кузни были сочтены. Ребята оттуда то и дело бегали любоваться на новое оборудование. Одновременно с этим цехом была перестроена столовая. В первый же день кузнецы облюбовали уютный столик в углу, подальше от крикливого радиорупора. – А ну, и я к вам! – сказал, подходя, Слижюс. Заказали обед, поставили пиво и вспомнили о Нарбутасе. Копытов сказал, обводя широким жестом столовую с ее цветами на столах и картинами на стенах: – Как бы это понравилось Антанасу, а? Он ведь знал толк в красивых вещах. Виткус подтвердил: – Да, уж такого щеголя, как наш Антанас, надо поискать. Чем дальше, тем больше маленький старый кузнец становился легендой завода. Юнцы, только пришедшие в цех из ремесленных училищ, по правде сказать, считали Нарбутаса личностью вымышленной. Они просто не верили всем этим живописным байкам о его необыкновенной силе, фатовстве, ошеломительном остроумии и непревзойденном искусстве кузнеца. Еще в училище их предупреждали, что для старых подручных нет большего удовольствия, чем разыгрывать желторотых ремесленников. Зайончковский пожал плечами. – Так-то оно так, – сказал он. – Антанас – мужик невредный. А все ж, между нами говоря, он был порядочным задирой и хвастуном. И за что только люди его так любили… Виткус вздохнул и сказал: – Любовь есть любовь… На этот раз никто не спорил с Виткусом: да, любовь есть любовь… – А все-таки, мужчины, – сказал Копытов, хмурясь, – надо бы раздобыть адресок его родичей и черкнуть ему парочку слов туда, в Укмерге, или где он там. Старику это было бы приятно… Он замолчал. Потом буркнул: – Да и вообще… – Что вообще? – спросил Слижюс. – Ну, вообще… как он там и что… Мы ж ни черта о нем не знаем… Друзья переглянулись. Одна и та же мысль мелькнула у всех. Никто не решился высказать ее. Сделал это со свойственной ему резкостью Зайончковский: – Жив ли он еще? Наступило молчание. За соседним столиком кто-то сказал: – Жив. Там сидели подручные, расположившиеся, как обычно, рядом с кузнецами. – Кто это сказал? – спросил Слижюс. – Я… – ответил, смутившись, Губерт. – А ты откуда знаешь? – Кто? Я?… – Тебе сказал кто-нибудь? Да что ты молчишь? – Я ничего не знаю, – проворчал юноша. – А почему ж ты сказал, он жив? – Я просто так думаю. – Ах, ты просто так думаешь. А ну-ка, подойди поближе… Давай, давай веселей. Подручный нехотя приблизился. Копытов и Слижюс взяли его в оборот, и в конце концов Губерт признался, что случайно встретил Нарбутаса на улице и проводил его домой. – Что ж ты молчал до сих пор? Губерт пробормотал, отвернувшись: – А он не велел мне говорить… Чувствовалось, что Нарбутас по-прежнему оставался для своего бывшего подручного высшим авторитетом. Губерт ни за что не хотел сказать, когда он встретил старого кузнеца. – Он мне сказал – не говорить, – упрямо повторял молотобоец. Только после того, как Слижюс напугал Губерта, что из-за него «старик подохнет, как пес под забором», а Копытов добавил, что, «может, он уже сейчас труп», струхнувший подручный признался, что встреча произошла вчера. Рано утром – еще не было пяти часов – Слижюс пришел к кузнецу. Он спал. Слижюс растолкал его. Комнату, видать, давно не убирали. Все было покрыто толстой мохнатой пылью. На полу – кучи объедков. Книги, знаменитая библиотека Нарбутаса, ссыпались с этажерки и валялись у стены беспорядочной грудой. Воздух в комнате пропитан затхлой кислятиной. |