Онлайн книга «Университет»
|
Кто же там сейчас? Йен подумал, не развернуться ли ему и не направиться ли в противоположную сторону к лестнице вместо лифта, потому что впереди происходит что-то не то. Но любопытство не уступало страху, и Эмерсон продолжал идти на свет. Подойдя ближе к открытой двери, он узнал голос Элизабет, и его первой мыслью была мысль о том, что она просто задержалась и все еще продолжает семинар. Но выпускники не будут скандировать хором, и он задержал дыхание, на цыпочках приближаясь к аудитории. Остановившись рядом с дверью, прислушался. – Мы все знаем, что «Пернатый змей» [70] – это лучшая работа Лоуренса, ярчайшее выражение его философии и выстраданных теорий. Вера Лоуренса в превосходство «супермена», которая объединяет его политические, религиозные и сексуальные теории, просматривается уже в его ранних произведениях и в несколько размытом виде присутствует в более поздних. Но здесь его уникальное видение присутствует в своем самом полном проявлении. – Утренняя Звезда! – хором выкрикнула аудитория. – Да, – произнесла Элизабет, и ее голос опустился на октаву. – Мы собрались здесь, чтобы поклоняться Утренней Звезде. – Утренняя Звезда! – Я лидер этого семинара, так? – Так точно! – как военные, ответили слушатели. Звук, который услышал Йен, напоминал удар хлыстом по крышке стола. – Я – хозяйка, а вы – мои рабы! Так?! – Так точно! Еще один удар хлыстом. – А теперь закройте дверь. Наступило время для секса. Время познать, насколько он может быть, по словам Лоуренса, «прекрасным, когда люди отдаются ему полностью, когда относятся к нему как к дару Богов и когда он заполняет весь мир»! Неужели это говорит Элизабет? Закомплексованная, чопорная старая дева Элизабет? В холл вышел молодой человек, чтобы закрыть дверь. Он был полностью обнажен, за исключением черной набедренной повязки, и обладал телом спортсмена-тяжелоатлета. Йен сделал несколько шагов назад, боясь, что его могут заметить, но студент лишь с издевкой улыбнулся ему, захлопывая дверь. И вновь из комнаты раздалось скандирование: «У нас одна кровь! У нас одна кровь!» – Так пусть! – взвизгнула Элизабет. – Пусть наступит секс! Крики эхом разносились по полутемному коридору. Крики удовольствия. Крики боли. Йен весь покрылся потом. Он хотел было открыть дверь, хотел встать лицом к лицу с Элизабет и ее аудиторией, хотел до конца понять, что же происходит в помещении, но вместо этого заторопился дальше, стараясь не шуметь, и когда перед ним раскрылись двери лифта, быстро вошел в него, нажал кнопку первого этажа и, прислонившись к холодной металлической стенке, закрыл глаза. VI
Теоретически в общежитии существовал комендантский час. И время, когда все должны были расходиться по комнатам. Это помимо правила, по которому в комнатах на ночь не должно было оставаться гостей противоположного пола. Но ничего из этого не работало. Они как раз обсуждали последнее, издеваясь над первым. На дворе стояла полночь, а Джим устроился в комнате Хови, громко рассуждая о том, смог бы он тайно провести в общагу Фэйт, чтобы провести с ней ночь. – Официальным лицам все это до фонаря, – считал Хови. – А вот матушке Фэйт это может не понравиться. «Ее матери это тоже, скорее всего, до фонаря, – подумал про себя Джим. – Просто сама Фэйт может этого не захотеть». – И тогда ты попал, – продолжил Хови. Паркер взял салфетку из коробки с пиццей, скатал ее и бросил в Хови. – Викторианец несчастный. – Я? Викторианец? Да я, если хочешь знать, стопроцентный защитник американских ценностей. Джим взглянул на часы. Он все еще так и не перешел к причине своего прихода. На часах было без пяти двенадцать. – Когда должен вернуться Дэйв? – спросил Паркер. Помощник Хови отправился на свидание, и его все еще не было. Хови пожал плечами. Глубоко вздохнув, Джим повернулся к другу. – Мне кажется, тебе надо убираться отсюда подальше, – сказал он. – Похоже, здесь становится довольно опасно. Хови улыбнулся и задвигался в своем кресле, стараясь поднять голову. – Я создан для опасностей. – Нет, ты создан для детских поллюций. – Джим улыбнулся, но улыбка мгновенно исчезла у него с лица. – Ты обо мне не беспокойся, – сказал Хови. – А я вот беспокоюсь. – Я не так уж беспомощен. – В голосе друга послышалось раздражение. Джим в изнеможении запустил руку в волосы. – Я этого никогда не говорил. Но здесь все становится очень всерьез. – Я все это знаю. – Знаешь? – А ты что, думаешь, я несчастный, бедненький беспомощный инвалид, который… – Хватит нести всякую хрень. Сильно дернувшись, Хови наконец смог откинуть голову назад и уставился на Джима. – Я знаю, что ты обо мне беспокоишься, и мне это приятно, но беспокоиться действительно не о чем. – А я думаю, есть о чем. Что, если б на том концерте ты оказался один? Что, если б я тогда не пошел с тобой? Как думаешь, что бы произошло там с тобой? – То же, что и с остальными посетителями. То есть ничего. В худшем случае в меня попала бы брошенная наугад бутылка, но такое может случиться в любом из клубов Лос-Анджелеса. В этом нет ничего нового. – Послушай. Люди исчезают. Людей убивают. Только что были беспорядки на расовой почве, и осталось совсем немного времени до того момента, когда неприятие расовых меньшинств превратится в неприятие людей, страдающих физическими недостатками. – Я уже сказал, что благодарен тебе за заботу. Но давай посмотрим на факты. Прошла уже половина семестра… – Две трети… – Хорошо, пусть будет две трети. В универе, наверное, тысяч двадцать пять студентов. Даже если насилие будет возрастать, это значит, что до конца семестра убьют еще человек десять. Десять из двадцати пяти тысяч? И какой у меня шанс попасть в число этих десяти? – Хови сделал движение рукой, которое должно было что-то обозначать, но Джим его не понял. – Я учусь на старшем курсе. Когда этот семестр закончится, мне останется всего один предмет, чтобы получить диплом. И я не собираюсь выбрасывать этот семестр псу под хвост и приговаривать себя еще к целому году учебы, какие бы странные вещи ни происходили вокруг. – Но они могут стать фатальными. |