Онлайн книга «Отключай »
|
– Чаще всего вижу себя и воду. Этот сон меня везде преследует. Дана рассказывает, как она моется в душе. Откручивает кран и стоит под струей. Не следит за часами и минутами. Кран никто не закручивает – хоть неделю стой под душем. Потом она переносится в более ранние времена, когда было полно больших луж, которые называли озерами, она в детстве в них купалась. Слушаю про то, как Дана погружается в воду, и меня в дрожь бросает. Целиком? – Целиком, Грита, целиком. – И без?.. – Да, без нее. Так мы между собой называем оболочку. Не произносим этого слова. Мне еще ничего, но Дана его очень не любит. Для Даны это – как быть вдвойне незрячей. Она пожила без оболочки и потому знает разницу. Я тоже могу себе представить, потому что с оболочкой живу только с пятого класса. Впервые после терапии вспоминаю парня на стадионе. – Он тогда был без оболочки! – Кто был без оболочки? Рассказываю. – Вот оно как, – говорит Дана. – Все равно это не то. Не сравнить с тем, как она девчонкой, раздевшись до трусиков, лила себе на голову воду из игрушечного ведерка, потом смешивала песок с водой и, хорошенько извалявшись в этой грязи, пальцем писала буквы на собственном выпачканном животе. – Помещались первые буквы всех наших имен. Казимера, Мария, Тадас. – Голос Даны звучит как мелодия. – И вы все часто к себе прикасались? – И к себе, и к другим, – оживляется Дана. – Обнималась, тискались до упаду. Залезали друг на дружку и давили сыр. У меня дыхание перехватывает. Стараюсь не расклеиться. Делаю вдох и представляю себе, как кручусь в ускорителе. – Конечно, и тогда всякие встречались, не все были такие ласковые. Но даже самые непрошибаемые могли и по голове погладить, и за руку поздороваться, и по плечу похлопать. – Дана вздыхает. – Такие были времена. Трудно поверить. – И никто не заражался? – О чем ты? – От контакта никто не заражался? – Мы были живучие, как блохи. Как слизни. Земные люди. Часть природы. И умирали проще. И заболевали. Но точно не от этого. Теперь самое время спросить. – Дана, расскажите про поцелуи. – А что про них рассказывать? Матери почти каждый день целовали детей, то в лицо, то в животик. Стараюсь сосредоточиться. – А другие? – Кто другие? А-а-а, – тянет Дана. – Да-а-а. Другие тоже целовались. Некоторое время смотрит на меня, потом, будто спохватившись, начинает качать головой, все качает и качает из стороны в сторону, как заведенная. – Ну и влипла же ты, Грита. – Не влипла. Только интересуюсь. – Трудно вам, трудно. И как вы обходитесь? – Мы прекрасно обходимся. В системе-то все осталось. – Да-да. – Она кивает. Повторяю то, что постоянно слышу от учителей: – Дана, никто нас не заставлял. Мы сами такими стали. Достигли этого. Дана снова кивает: – Да-да. – У нас правда все хорошо. Так расскажете? – Как же, как же. Поцелуи. Старые добрые поцелуи. – А вы целовались, Дана? – А как же. – Ее незрячие глаза заблестели. – А как же. Очень жду такого сна. Помолчав, Дана говорит: – Непросто это тебе объяснить, Грита. Тут дело не в мозгах. – Так это не связано с мозгом? – Отчасти связано, – говорит Дана. – Но в первую очередь – с человеком. – С каким человеком? – Которого выделяешь из всех. Я понимаю. Или думаю, что понимаю. – Люди смотрят друг на друга и чувствуют, что должны поцеловаться. Потому что не поцеловаться не могут. Это тоже химия. «Химия» – понятное слово. Только почему эта химия не действует на нас? Мне никого не хочется выделять. – Ты когда-нибудь чувствовала такое? – спрашивает Дана. Мотаю головой. – Нет? И мотыльков в животе не было? – Мотыльков в животе? – Это звучит несовершенно, противно, но я уже заинтересовалась. – Как тебе объяснить. – Дана, должно быть, мысленно подбирает слова, но вслух не произносит. – Ничего, – утешает она меня, – значит, время еще не пришло. Я не сдаюсь. – Когда вы почувствовали, – слово выговариваю как ругательство, – этих мотыльков? – В четырнадцать. Мне почти пятнадцать. – Но другие чувствуют это раньше или позже. – Чувствовали, – поправляю я Дану, потому что теперь никто ничего не чувствует. Оказывается, Дана этого не знает. – Почувствуешь, – говорит она. Мотаю головой. – Не почувствую. Мы почти ничего не чувствуем. Точнее, все очень ослаблено. Сами знаете. А может, и не знает. Она намного, почти на целую сотню лет старше меня. – Тела у нас пока те же. И химия должна быть та же. – Дана стоит на своем. – Химические реакции изменились, – говорю я. Мне даже немного жаль. – Так вы не ходите на свидания? – спрашивает Дана. Она отгородилась от окружающего мира, сидит в своей маленькой квартире со своими мыслями и снами о прошлом. – Вы же ходите на запланированные свидания, – настаивает она. – Конечно, ходим. Вернее, некоторые ходят. Дана снова кивает мне, и я наклоняюсь вперед: – Только мы ничего особенного не чувствуем. Почти ничего. Может, потому все и перестали целоваться? – Вот как, – говорит Дана таким тоном, будто хочет сказать: жаль, очень-очень жаль. – А этот поцелуй… Как он ощущается? – спрашиваю я. Но Дана меня не слушает. Она покачивает головой и все бормочет: – Вот как. Видишь, вот оно как. Сумеет ли Дана объяснить? Она, скорее всего, найдет такое сравнение, которого я не пойму, сравнение из тех времен. – Поцелуй по-всякому ощущается. Можно лопнуть от счастья. Взорваться, как компьютеры раньше, когда перегревались. – Они не взрывались, Дана. – Да-да, они отключались. Она идет к шкафчику, открывает его, достает синюю коробочку. – Прочитай мне состав этого лекарства, – говорит она. На упаковке написано: ЗОПРЕФАН – НЕЙРОПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬ. Читаю дальше. |