Онлайн книга «Моя леди Джейн»
|
А когда открыл их, перед ним стояла обнаженная девушка. У короля отвисла челюсть. Не говоря ни слова, псарь взял с кровати одно из меховых одеял и обернул в него новоявленную девицу, которая и сама выглядела несколько ошеломленной. – Дайте ей минутку, пусть придет в себя, – сказал Баннистер. Эдуард по-прежнему лежал с широко открытым ртом. – После метаморфозы всегда нужно время на восстановление, – пояснил Пэттиер так, будто король прекрасно понимал, о чем он говорит, – особенно если долго не был человеком. Девушка потрясла головой, как бы приводя мысли в порядок, и длинные светлые волосы разметались по ее плечам. Затем она произнесла: – Что значит «мнение другого лекаря»? – Она произнесла этот вопрос медленно, по складам, тщательно подбирая каждое слово. – Мнение другого лекаря? – переспросил Баннистер. Красавица повернулась, подняла мягкий взгляд карих глаз на Эдуарда, и в эту секунду он со всей ясностью убедился, нутром почувствовал: это Пэтти. Пэтти, его собака. Эзианка, значит. Нагая эзианка, точнее. Он наконец закрыл рот. – Что имеется в виду под «мнением другого лекаря»? – снова спросила она, придвигаясь поближе. То обстоятельство, что на ней не было ничего, кроме мехового одеяла, похоже, совершенно ее не волновало. – Я только что чесал тебе живот, – вырвалось у Эдуарда. Она склонила голову набок. – Ты хочешь почесать мне живот? – Девица долго прожила вне человеческого тела, – покраснев, вставил Пэттиер. – Вы все время повторяете, что хотите узнать мнение другого лекаря. О чем? – продолжала девушка. Эдуард почти не слушал. Слишком уж занят был своими мыслями: «Я спал с этой собакой целую неделю в одной постели. Ее тело прижималось к моему. А она оказалась обнаженной девушкой. Обнаженной. Девушкой. Голой». – «Мнение другого лекаря» обычно спрашивают, когда первый сообщает что-то плохое, неприятное. И ты зовешь другого. Чтобы он подтвердил или опроверг правоту первого, – разъяснил псарь. Пэтти кивнула. Затем на несколько секунд воцарилась такая тишина, что слышно было биение сердец, потом она вновь заговорила: – По моему мнению, его величество хотят отравить и уже травят. Это высказывание вырвало Эдуарда из шокового состояния, вызванного превращением. Девушка наклонилась и зачерпнула пригоршню размазанного по полу пирога, одной рукой по-прежнему придерживая на себе одеяло. Затем поднесла «добычу» к лицу и понюхала. – Плохой запах. У ягод. Нечистый запах. Она передала кусок пирога Пэттиеру. Тот тоже принюхался и нахмурил брови. – Да, – подтвердил он, – с запахом что-то не то. Молодец, девчонка. Пэтти улыбнулась, и в этой улыбке Эдуард отчетливо увидел прямой аналог виляния хвостом. Ему начинало казаться, что он видит сон, причем самый странный и чудной сон в своей жизни. – Значит, ты говоришь, кто-то отравил мой ежевичный пирог? – уточнил он. – Не кто-нибудь, – ответила Пэтти просто, – а именно няня. – Матушка Пенн? Она кивнула. – Все ее тело одеревенело от лжи. Старуху окутывает запах страха. Я наблюдала за ней. Это она придает дурной запах ягодам вашего величества. Так. Собака обвиняет женщину, которая в детстве меняла ему пеленки, целовала в попу и пела ему колыбельные, в попытке отравить короля его любимой ежевикой. Невероятно. Тем не менее Эдуард сразу поверил. Он не мог не верить Пэтти. Наверное, потому, что было совершенно очевидно: это бесхитростное существо не способно лгать. – Но зачем ей это нужно? – Ей платит плохой человек, – отвечала Пэтти. – Какой плохой человек? – нахмурился Баннистер. – Тот, с большим носищем. Эдуард потер руками глаза. Лорд Дадли. Значит, и врач наверняка с ним в сговоре. Все сходится. В смысле «дела», о котором они говорили. Речь идет об убийстве. Значит, Джейн коронуют, а обладатель «большого носища» станет править страной от ее имени. Король вздохнул. Господи, как банально. Сюжет, известный с незапамятных времен. Коварный властолюбивый герцог рвется к монаршему венцу. Бессердечный злодей. Ну а Эдуард, выходит, – наивный, доверчивый дурачок. К тому же выдавший Джейн замуж за сына злодея. Оба они с нею – пешки в политической игре. Ему захотелось вскочить на ноги. Бегать взад-вперед по комнате, кричать, крушить мебель. Хотелось немедленно бросить кого-нибудь в темницу. Пытать. Отправить на плаху. Хотелось превратиться во льва, со страшным рыком скатиться по лестнице и добраться до горла проклятого герцога. Но даже одни лишь мысли обо всем этом утомили его, и вместо лихорадочной активности, словно в напоминание о нынешней бесконечной слабости короля, на него напал мощный приступ кашля и не отпускал так долго, что предметы поплыли перед глазами в туманной дымке, и он испугался, что отдаст концы прямо сейчас. – Ваше величество еще дышит? – спросила Пэтти, когда Эдуард вновь обрел способность слышать что-либо за пределами собственного организма. Он почувствовал, как ее голова опустилась к нему на плечо, а тело прижалось к его телу – точно так же, как в бытность девушки собакой. Она даже все еще пахла, как собака. Ее дыхание, древесно-мускусный аромат кожи смешались с запахом его одеколона. Он попытался сесть. – Со мной все хорошо. Девушка мягко отстранилась и опять улыбнулась. – Хорошо. Да. Хорошо. Вы хороший человек. Мой самый любимый. Пэттиер Баннистер прочистил горло. – Ваше величество должны извинить мою дочь. Как я уже говорил, она очень давно не обращалась в человека. – Он взял Пэтти за руку и оттащил ее от кровати. Она нахмурила бровь. – Я чем-то расстроила ваше величество? – Нет, Пэтти. – Эдуард обернулся к Баннистеру. – Так она твоя дочь? Пэттиер кивнул. – И что, все собаки на моей псарне эзиане? – Эдуард сгорал от любопытства. – Нет, государь. У меня там три сына и две дочери. Это все. – Неужели все, так мало? – попытался сострить Эдуард, но чувство иронии никак не желало к нему возвращаться. – Мои предки служили вашим в этом двойственном обличье много поколений подряд, – сказал Баннистер. – Мы охраняли ваши дворцы и угодья. Сидели у ваших ног. Защищали на охоте и у домашнего очага… При этих отцовских словах Пэтти выпятила грудь от гордости, словно услышала какую-то древнюю клятву (Эдуарду, правда, сейчас было не до чьих-либо грудей). |