Онлайн книга «Три цвета ночи»
|
– Мам, а можно я в спортивную секцию запишусь? Она удивленно оглянулась. – А зачем это тебе? – Ну… – я замялась, – для общего развития. Чтобы духовное, так сказать, не превалировало над материальным. – Ну ты даешь! Совсем заучилась! – прокомментировала мою заковыристую фразу мама. – Вот поэтому я и хочу уделить внимание спорту! – тут же вывернулась я. – Хорошо, – кивнула она. – Скажи отцу, сколько надо денег, и занимайся себе на здоровье… сколько прозанимаешься. Похоже, она не очень поверила в то, что я буду заниматься всерьез. – Мам, – спросила я, пока она не вернулась к своему компьютеру, – а где инструкция от газового пистолета? – Что-нибудь случилось? – Она даже привстала с места, встревоженно глядя на меня. – Нет. – Я постаралась сделать как можно более беззаботное лицо. – Просто у нас в школе сказали, что в Москве появился какой-то маньяк. – Маньяк?! – Мама явно испугалась. – Ну тогда будь осторожнее и не ходи никуда поздно. Давай с Джимом пока будет гулять папа. – Мам, ну что ты, честное слово. У нас то и дело всякие уроды появляются. Просто я подумала, что вам будет спокойней, если я стану носить с собой пистолет. – Ну хорошо, – мама рассеянно взглянула на экран компьютера, где уже мигал конвертик. – Извини, Полин, у меня срочная работа. Посмотри там, в ящике с документами. – Ок, – кивнула я и отправилась в гостиную, где в среднем ящике серванта хранились всякие бумаги. Документы оказались в полном беспорядке. Кажется, там что-то совсем недавно искал папа. Неудивительно, что после него здесь черт ногу сломит. Пока я перебирала бумаги, на глаза мне попалась цветная папочка. Я заглянула в нее и остолбенела. Прямо передо мной лежала простая синяя бумажка, на которой значилось: «Свидетельство об усыновлении (удочерении)», и далее следовал текст, что некая Полина Петрова усыновлен (удочерена) Светловым Александром Владимировичем, гражданином России, русским, и Светловой Ольгой Петровной, гражданкой России, русской. Глава 3
Я бестолково смотрела на эту странную бумажку и чувствовала себя так, будто меня ударили чем-то тяжелым по голове. Этого не может быть! Это бред! Какая-то мистификация! Я закрыла глаза и снова их открыла, но проклятое свидетельство не изчезло. Вот оно передо мной: неумолимое и беспощадное в своей сухой казенности. Даты, подписи, печати… Ровные строки, навсегда перечеркивающие всю мою жизнь, переворачивающие ее с ног на голову. Мне стало так плохо, что я опустилась на ковер и закрыла лицо руками. Больше всего в этот момент мне хотелось завыть – страшно, беспомощно, глупо! Кто-то ткнулся в мои руки чем-то мокрым и шершавым. Это Джим. Пытаясь утешить меня, он вылизал мне руки и лицо, а я все сидела на ковре – будто на самом краю мира – и не могла подняться. Я вспоминала, как, совсем маленькая, я взбиралась маме на колени, и она играла со мной, гладила по волосам, пела незатейливые песенки… Неужели это была не моя мама?! Неужели вся моя жизнь – сплошная ложь? Кто же я тогда?! Кто и откуда? Где мои настоящие родители? Неужели они отказались от меня? Что это вообще за фамилия – Петрова?! И, главное, почему это случилось СО МНОЙ?! Почему сейчас, когда в моей жизни все и так смешалось круче, чем в доме Облонских? [14] Почему?! – Полина! Что ты там затихла? Ты поела? – крикнула мне из комнаты мама. Я сглотнула. Тугой ком стоял у меня в горле, мешая говорить, мешая дышать… Они всегда заботились обо мне. Я любила их, и стоит ли в минуту разрушать то, что строилось годами? Я не буду торопиться и выяснять отношения. Я просто хочу побыть одна и во всем разобраться. Сама. Без чьей-либо помощи. Я имею на это право. – Д-да, – выдавила я из себя, – поела. Спасибо. Медленно, как во сне, я собрала рассыпанные бумаги, положила их на место и поплелась в ванную. Больше всего мне сейчас хотелось не существовать. Просто никогда не рождаться или вдруг раствориться в воздухе, стать закатным лучиком солнца, гаснущим на горизонте, мимолетной тенью на стене, тающим в небесной лазури облачком. Не быть. Не существовать. Машинально я наполнила ванну и, только улегшись в нее, заметила, что, оказывается, забыла раздеться. В голове пульсировала тупая боль, и я подумала, что не плачу просто потому, что разучилась плакать. Видимо, даже это обычное утешение отныне стало мне недоступно. Ну что же, придется научиться жить и с этим. Выйдя из ванной, я сразу же пошла в свою комнату и легла на диван, лицом к стене. Она… теперь я, наверное, никогда не смогу называть ее мамой, заглянула ко мне и спросила, не заболела ли я. – Нет, – буркнула я в спинку дивана. Я боялась повернуться, чтобы она не увидела мое лицо. Тогда она подошла ко мне и положила руку на мой лоб. «Хорошо бы я и вправду заболела. Лежала бы с высокой температурой и не думала ни о чем, все бы меня жалели, и можно было хотя бы на время забыть о своих проблемах», – подумала я. – Странно, лоб у тебя совершенно ледяной, – сказала она. – Наверное, ты переутомилась и у тебя упадок сил. Я издала звук, который при определенной доле фантазии можно было трактовать как положительный ответ. – Ну спи. – Она поцеловала меня в затылок и вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Я лежала, уставившись пустым взглядом в спинку дивана. Сон бежал от меня, как бежит от собаки ее собственный хвост. Я слышала, как хлопнула входная дверь, и в коридоре зазвучали приглушенные голоса. Кто-то заглянул в мою комнату, но я лежала тихо и неподвижно, и дверь снова закрылась. Потом тот, кого я раньше называла папой, отправился выгуливать Джима… Я слышала, как он вернулся, и они ушли в гостиную, где еще долго разговаривали, прежде чем лечь спать. Время ползло медленнее улитки. Я лежала на диване и явственно чувствовала, что над моей головой собрались тяжелые грозовые тучи. Откуда-то я знала, что все, что произошло со мной, это еще не гроза. Гроза ждет впереди, и пусть мой ангел-хранитель убережет меня, когда она наконец разразится. Не знаю, сколько я спала в ту ночь. С утра я привычно выгуляла Джима, хотя эта прогулка не доставила мне обычного удовольствия, кажется, съела что-то на завтрак, натянула дежурные джинсы и первую попавшуюся под руку кофту… – Как ты себя чувствуешь? – спросил человек, называвший себя моим отцом. |