Онлайн книга «Рыцарь умер дважды»
|
Усмехаюсь, качая головой, и прячу руки в карманы. – Католики бы зачли это в счет индульгенции? Или как это зовут? – Не порть аппетит. Не то чтобы у меня не было мысли делиться, но я наивно полагал, что преподобный дождется предложения. Он же как ни в чем не бывало жует пирожное и хмуро щурится куда-то за мое плечо. Мы знакомы достаточно, чтобы я сходу понял: причина его мрачности ― далеко не упоминание католиков. Так и оказывается. В два укуса расправившись с эклером, Ларсен бросает: – Есть дело. Срочное. Едем верхом. Рубленые полуприказы, ― очередной привычный фронтовой след. Подобное не заставило бы меня и с места сдвинуться, но Нэйт, как иногда я зову его, ― исключение, просто потому, что такая речь слишком глубоко в него въелась. К тому же… – У тебя очень плохие новости? К тому же вопрос излишний: Ларсен так разговаривает, только если что-то действительно случается. Мы спешим на площадь, где оставил коня я и где, скорее всего, ждет Левиафан, его черное чудовище. С моим более-менее умиротворенным настроем можно проститься. Вскоре мы уже направляемся к предместьям, мимо порта и окраин. Дома становятся все непригляднее, ветер ― ощутимее, несет острые запахи речной воды и дыма. Ларсен молчит. Он вспоминает обо мне лишь на диком берегу Фетер. – Что ты узнал о покойной Бернфилд? Говорил с ее семейством, с семейством жениха? – Со всеми. Ничего нового. Прекрасные отношения, большая любовь… – Большая любовь. ― Ларсен кашляет в кулак. ― Такая большая, что девушка сбежала, едва родители заговорили о браке, а вернулась, истекая кровью? Вспоминаю бледного кудрявого юношу, Сэмюеля Андерсена. Он нервозно держался в беседе, но я объяснил это потрясением. У Андерсена была и другая причина странно вести себя: мисс Джейн признавалась, что он ревнует ее ко мне после глупого кейкуока. Так что я старался быть лаконичным и корректным, тем более, отец юноши подтвердил: накануне оба ездили смотреть участки для прокладки дорог и ночевали далеко от Оровилла. По всему выходило, что Андерсены вернулись после того, как мисс Джейн умерла. – Подозреваешь его? Зря. – Нет, не подозреваю, ― с неожиданной резкостью возражает Ларсен. ― Просто ты ведь знаешь, я исповедовал ее. И это… было ужасно. Он поджимает губы; я разглядываю застывшее лицо, гадая, с чем связан приступ угрюмости. Ларсен, в целом, философски относится к смерти, слишком философски даже для духовного лица. Я не побоялся бы назвать его черствым. – Что она говорила? ― все же уточняю. ― Из того, что не является тайной исповеди. – Все является тайной исповеди, ― отрезает он. ― Вот только мы не католики, чтобы блюсти ее в таких ситуациях. – Так ты можешь что-то мне рассказать? ― От неожиданности осаживаю коня, тот недоуменно замедляется, и я снова его понукаю. ― Что-то важное? – Ничего. ― Голос напряженный. ― Никого не обвинила, не дала подсказок, хотя я спрашивал напрямую. Сказала лишь, что счастлива и любима, что не хочет, не может сейчас уйти. И еще одна ее фраза меня чем-то зацепила. Не идет из головы, Винс. Никак. Ларсен прибавляет хода, я тоже. Ветер обдувает лицо, но озноб вряд ли связан с этим. – Какая?.. Ларсен молчит, что-то заставляет его колебаться. Что? – Нэйт, ― получается грубее, чем я бы хотел. ― Прекращай это. Не со мной. Он выпрямляет спину. Я догоняю его, мы опять едем рядом. – «Все должно было наладиться, все наконец должно было наладиться». – Речь о браке. ― С трудом скрываю разочарование. ― И об отъезде в большой город, к интересной жизни. Андерсены ― ньюйоркцы, и… – Возможно, ― сухо отзывается он. ― Но сомневаюсь. – Почему? – …В контексте того, что я собираюсь тебе показать, сомневаюсь вдвойне. ― Будто не слышит. – Почему сомневаешься?.. Его выцветшие глаза встречаются с моими и принимают колючее выражение. – Если не сомневаешься ты, расскажи, зачем она сбежала. От Нью-Йорка, от «интересной жизни». ― Преподобный вдруг усмехается. ― А может, есть идеи, где девушка ночевала три дня подряд, чтобы вернуться домой чистой? Я ведь видел ее, Винс. Платье было почти не испачкано, туфли не стоптаны, в волосах не осталось хвои, чистые ногти. Слуги не переодевали ее, никто ее не трогал, кроме Адамса. Она… явно не жила в лесу. Где тогда? – Я думал над этим. Говорил с ее друзьями из поместий, но никто не признался, что прятал ее. Слуги тоже молчат. – Все молчат. И сама она молчала. А теперь… За оборванными словами ― безнадежный взмах руки. Силясь успокоиться, я устремляю взгляд на неугомонные волны. Мисс Джейн обожала на них смотреть, и сейчас они напоминают: в деле об убийстве я не продвинулся ни на шаг, все только запутывается. – Ты хорошо скрываешь скорбь, ― вдруг снова раздается голос Ларсена. ― Похвально, но ты винишь себя. ― Я устало оборачиваюсь. ― Это лишнее: ты делаешь все, что в твоих силах, и у тебя голова на плечах. Я уверен, Господь поможет. Всем нам. – Спасибо. ― Звучит глухо, но получается даже улыбнуться. Мы знакомы с Лета Беззакония, несколько лет. Бились плечом к плечу, затем он первым отдал за меня голос, когда выбирали шерифа, и это повлияло на многих других. Позже, когда пришел срок общине принять или не принять на постоянной основе пастора, я также одобрил его первым. Не по долгу, просто к тому времени уже безоговорочно признал его духовным наставником и не мог вообразить на этом месте кого-то другого. Так я считаю и сейчас. Парадоксально, что при этом мы ухитряемся дружить, ведь, говорят, подлинная дружба возможна лишь меж равными, остальное сродни ученичеству и поклонению. Но наше равенство иное, не касается вопросов веры. Больше не касается. Лето Беззакония Он назвал меня трусом, когда я искал христианского милосердия. Позже я понял: так было верно, ведь помутившее мой рассудок чувство опасно походило на малодушие. Я был в отчаянии, а слово, резкое, как удар в зубы, пробудило меня. Я не уехал зализывать раны, не влез в петлю, не пошел сдаваться, как многие рейнджеры и добровольцы, даже те, в ком я некогда видел кумиров. Я ушел в Лес. Просто в Лес, где поначалу лежал на земле и, как проклятый, сотрясался от рыданий, потом созерцал кости моего мертвого народа, а потом нашел в зимнем доме вождя лук и стрелы с каменными наконечниками. Последний лук племени: большую часть оружия сородичи забрали с собой в могилы или в поглотившую их неизвестность. Из лука я убил Пса, посланного по моим следам, и его кровью нарисовал на лице первые полосы. |