Книга Москитолэнд, страница 24 – Дэвид Арнольд

– Это мои владения. Нью-Чикаго. – Уолт исчезает в палатке.

Удерживая расстояние между собой и дерьмоямой, я забираюсь на валун размером с машинку «смарт». У меня проблемы с восприятием высоты, так что получается не с первой попытки, но получается. Далеко внизу изредка мелькают автомобильные фары – единственный признак человеческой жизни. Местечко точно изолированное, будто в каком-то постапокалиптическом фильме про зомби. Прищурившись, гляжу сквозь облезлые осенние деревца, пока свет фар не размывается, превращаясь в сияние звезд – космическое доказательство существования мира за пределами этого. Автомобили мелькают и мелькают, игнорируя не только этот детский лагерь на вершине холма, но и самого ребенка. Я знаю точно, потому что женщина на «субару» остановилась не ради Уолта. Она остановилась ради меня.

– Готова поплавать?

Уолт глядит на меня огромными, полными энтузиазма глазами. Он вооружился фонариком, снял футболку и нацепил короткие обрезанные шорты. Зато бейсболка и зеленые кеды на месте, как и заразительная улыбка, от которой мое сердце сжимается. Такими же улыбками обменивались мы с папой, когда стряпали вафли, только Уолт каким-то образом делает ее лучше, словно, я не знаю… бельгийские вафли или типа того.

– Вот, – он протягивается мне комок джинсовой ткани, – мои запасные.

Спрыгнув с валуна, я беру шорты и держу их перед собой. Они намного шире в талии и намного короче, чем любые шорты из моего прошлого.

Уолт вскидывает указательный палец и разворачивается на пятках:

– Сюда, идем к моему бассейну!

Он топает по лесу, голый по пояс, бледнокожий, с юношеским пушком на груди и ногах, и заливисто хохочет, потрясая в воздухе указательным пальцем. И нужно отдать ему должное – у мальчишки в этом мире нет ничего, что он мог бы назвать своим, но поглядите, как он счастлив. Нет семьи? Нет друзей? Нет дома? Не беда. Эй, эй, он Уолт, и он жив, и этого достаточно. На фоне его ситуации мои проблемы кажутся бесстыдно подростковыми. Как будто я испорченный ребенок, что дуется и требует новую дорогую игрушку.

Я иду за Уолтом на другую сторону дерьмоямы, где темнеет озеро. Он кладет фонарик на камень и раскидывает руки в стороны, словно – та-дам! – открывает шоу.

Вода за его спиной коричневая, напоминающая ржавую жидкость, что вытекала из недр моего первого автобуса.

Отбросив мысли о дизентерии, гадаю, кто на самом деле владеет этой земли. Если меня не прикончит какая-нибудь смертельная амазонская бактериальная бацила, то пуля из ружья местного хозяина – запросто.

Я открываю рот, чтобы сказать, мол, прости, приятель, это без меня. Но почему-то говорю:

– Сейчас вернусь.

И, шагнув за дерево, быстро снимаю толстовку, обувь, носки и джинсы. «Что за хренотня, Мэлоун?» Это безумие, я знаю, но почему-то не могу перестать смеяться. Все прекрасно понимаю, но, засовывая ноги в секси-шорты, едва не наворачиваюсь из-за неконтролируемого хохота. А выйдя из-за дерева, вижу Уолта посреди озера. Он бьет по воде, плещет себе в лицо, придуривается как может.

– Что с твоей ногой? – спрашивает он, вдруг резко обеспокоившись.

– Попала в аварию на автобусе. – Я все еще хихикаю. – Но я в порядке.

– Автобус врезался? – Уолт выбирается на противоположный берег.

– Перевернулся на шоссе. Но я не пострадала, правда. Это просто царапина.

Ответ его, кажется, устраивает. Он отходит на несколько шагов и поднимает свой любимый указательный палец:

– Сделаешь вот так, Мим, хорошо? Вот так, смотри.

И несется к озеру с яростью командира времен Гражданской войны, ведущего солдат в бой. Но точно так же – или даже больше – Уолт при этом похож на долговязого пятилетнего ребенка, который только сейчас понял, для чего ему нужны руки и ноги. Он несуразен, неуклюж и сверхпрекрасен. В паре ярдов от кромки воды он спотыкается и кубарем летит в озеро. А потом его голова всплывает на поверхности, как яблоко.

– Ха-ха! Мим, ты видела? Очень хорошо получилось. Ладно. Твоя очередь.

Пячусь назад, гадая, на что еще готова ради этого ребенка, пусть он и украл мою боевую раскраску, и бросаюсь в мутные глубины. На удивление, вода освежает внутри и снаружи. После моря улыбок и смеха рот болит, но мне все равно, потому что я здесь, с Уолтом, наслаждаюсь Беззаботной Юностью Прямо Сейчас.

Маме бы он понравился.

Мы с Уолтом устраиваем короткое водно-плескательное сражение (потому что потому), а потом я плаваю на спине, позволяя озеру сочиться меж пальцами рук и ног. Луна новая, но яркая, и какое-то время я смотрю на нее здоровым глазом.

– Ты поможешь своей маме, – шепчет Уолт, и это не вопрос.

Он плавает невдалеке, глядя на меня в тусклом свете, – ничего жуткого или типа того, просто острый прямой взгляд. Рикки делал так же.

– Откуда ты знаешь, Уолт?

Он уходит с головой под воду, оставляя меня в напряженном ожидании. Потом всплывает, трет глаза и улыбается:

– Я тебя слышал. Пока ты спала. Под мостом.

Чудесно.

– Что еще я говорила?

– Что-то про фейерверки, – тихонько отзывается он. – И другие штуки. Не знаю. У меня в мыслях тоже бывают фейерверки.

Теперь моя очередь нырять. Отбрасываю назад стриженые волосы, убираю с глаз взъерошенную челку и поворачиваю голову к Уолту. Итак, он слышал о моих Важных Штуках.

– Я понимаю, – шепчет он. – Ты нужна маме. И она нужна тебе.

Бывают случаи, когда разговоры лишь выдавливают слезы. Потому я плаваю в тишине, наблюдаю за последними штрихами совершенного восхода луны, и в этот момент небесного откровения осознаю, что объезды придуманы не просто так. Они обеспечивают безопасную дорогу к месту назначения, помогают избежать ловушек. Бултыхание в озере с Уолтом – это, безусловно, объезд. И может, я никогда не узнаю, каких ловушек избежала, но… чистую душу чертовски сложно найти, и если Уолт – мой «объезд», так тому и быть. Если честно, я бы не удивилась, используй он словечки вроде «манифик».

Я закрываю зрячий глаз и смотрю на себя будто бы сверху, как могла бы смотреть на москита, парящего над горячим озером. Я вижу Мим: ее лицо, бескровное и усталое, ее бледную и блестящую кожу, ее хрупкие ломкие кости… И армию деревьев вокруг. Она плавает с мальчиком, с которым познакомилась пару часов назад, она тоскует по маме, тоскует по своей прежней жизни, тоскует по всему, что было. А теперь она плачет, потому что после моря смеха просто не может сдержать это чувство, самое худшее чувство в мире…

«Я устала от одиночества».

– Тебе нужна помощь?

Тихий голос Уолта возвращает меня в настоящее, к реальности, к объезду.

Я, Мэри Ирис Мэлоун, улыбаюсь яркой новой луне. И, вытирая слезы, гадаю: неужто все наконец изменилось?