Онлайн книга «Москитолэнд»
|
Ее кривые пальцы, опутанные паутиной выпуклых вен и ржавых колец, торчат во все стороны. Неудивительно, что рукопожатие оказывается слабым, удивительно – что довольно приятным. – Я Мим. Все той же свободной от шкатулки рукой старушка поправляет покосившийся пчелиный улей на голове. – Какое любопытное имя. Мим. Под стать обуткам. Я вежливо улыбаюсь: – На самом деле это акроним. – Что? – Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун. Мим – всего лишь аббревиатура, но в детстве мне казалось, что это самое настоящее имя, и по смыслу больше подходит. – Как умно. – Мэри – имя моей бабушки. – Очень милое. – Наверное, – пожимаю я плечами. – Просто оно не… – Не катит к кроссовкам? – заканчивает Арлин, толкая меня в бок. Она умеет удивлять: обувь на липучках, манера выражаться, «манифик» и «моднявость». Интересно, осталась бы она столь же любезной, вывали я на нее все – вплоть до «последних новостей»? Я ведь могу. Эти ярко-голубые глаза так и умоляют, напрашиваются. – И кто у тебя в Кливленде? – Арлин кивает на мой рюкзак. Из бокового кармана торчит угол конверта, обратный адрес виден отчетливо. «Ив Дарем А/я 449 Кливленд, Огайо, 44103» Я запихиваю конверт поглубже. – Никого. В смысле… дядя. – Да? – Арлин приподнимает брови. – Хм-м… – Что? – Ну, по-моему, Ив – довольно занятное имя для мужчины. Будто священник на исповеди, Арлин не отвечает на мой взгляд. Она складывает руки на коленях поверх сумки и, уставившись перед собой, ждет, когда я скажу правду. Мы только встретились, но время не имеет значения, когда речь заходит о родственных душах. Отвернувшись, я смотрю, как густой лес за окном размывается, и тысяча деревьев становится одним. – Мои родители развелись три месяца назад, – громко говорю я, чтобы Арлин услышала за шумом мотора. – Папа нашел себе другую «У Дэнни». – В закусочной? – Дурость, да? Нормальные люди находят там только завтрак. Арлин над моей шуткой не смеется, что роднит нас еще больше. Некоторые шутки и не должны быть смешными. – Шесть недель назад состоялась свадьба. Теперь они женаты. – От сказанного грудь сдавливает. Я впервые произнесла это вслух. – Ив – моя мама. Она живет в Кливленде. Я чувствую руку Арлин на плече и боюсь того, что за этим последует. Напичканный ярлыками монолог. Ободряющая проповедь, просьбы оставаться сильной пред лицом крушения американской семьи. Как по учебнику. Взрослые просто не в силах удержаться от Мудрых Речей. – Он хороший человек? – спрашивает Арлин, будто и не читавшая тот учебник. – Кто? – Твой отец, милая. Теперь за окном целый океан деревьев, и я вижу все словно в замедленной съемке: каждый ствол (якорь), каждую верхушку (накатывающую волну), тысячи изогнутых ветвей, листьев, острых сосновых иголок. Мое прозрачное отражение в стекле напоминает призрак. Я часть этого древесного моря, этого смазанного пейзажа. – Все мои острые углы, – шепчу. Арлин что-то говорит, но приглушенно, будто из соседней комнаты. И гул автобуса тоже растворяется. Мир затихает. Я слышу лишь собственное дыхание… сердцебиение… внутреннюю фабрику Мим Мэлоун. Мне шесть. Я читаю, лежа на полу нашей гостиной в Ашленде. Приехавшая из Бостона тетя Изабель сидит за отцовским старым бюро с выдвижной крышкой, пишет письмо. Папа высовывает голову из комнаты: – Из, ты закончила? Мне нужен стол. Тетя не прекращает писать: – Похоже, что я закончила, Барет? Папа закатывает глаза и раздувает ноздри. – Что такое «барет»? – спрашиваю я, оторвавшись от книги. Тетя Изабель улыбается, все так же склоняясь над письмом: – Вот оно. – Она указывает на отца. Я гляжу на него вопросительно: – Я думала, тебя зовут Барри. – Ты ошиблась, ягненок, – качает головой тетя. Я обожаю все ее прозвища, но папа недоволен. – Из, ты там роман строчишь? – Нет ответа. – Изабель, я с тобой говорю. – Нет, не говоришь, а насмехаешься. Папа вздыхает и, бормоча что-то о бесполезности переписки, уходит. Я возвращаюсь к книге, но через несколько минут спрашиваю: – Кому ты пишешь, тетя Изабель? – Своему врачу. – Тетя кладет карандаш и поворачивается ко мне: – Письма как бы… сглаживают острые углы в моем мозгу, понимаешь? Я киваю, но не понимаю. Ее вообще очень сложно понять. – Вот что, – продолжает тетя Из, – когда я уеду обратно в Бостон – пиши мне. Тогда увидишь, о чем я. – У меня тоже есть острые углы? – спрашиваю после секундного раздумья. Она улыбается, затем смеется, а я не знаю почему. – Может и есть, ягненок. Но ты пиши в любом случае. Это лучше, чем поддаваться безумию мира. – Она вдруг умолкает и смотрит на дверь, за которой только что исчез папа. – И дешевле, чем таблетки. Звуки возвращаются. Ровный гул автобусного двигателя и голос Арлин, теплый и взволнованный. – Мим, все хорошо? Я не отрываю глаз от мелькающего пейзажа. – Обычно мы делали вафли, – говорю. Короткая пауза. – Вафли, милая? – Каждую субботу. Папа замешивал и взбивал тесто, пока я сидела на шатком стуле и улыбалась. Потом я заливала смесь в вафельницу и… Еще одна пауза. – И? – произносит Арлин. – Что? – Ты остановилась посреди предложения, милая. Последняя фраза тети Изабель эхом стучит в голове: «Дешевле, чем таблетки… блетки… летки…» Таблетки = болезнь. Стиснув зубы, я поворачиваюсь к Арлин и смотрю ей прямо в глаза. Я тщательно подбираю слова, взвешиваю каждый слог. – Думаю, папа хороший человек, поддавшийся безумию мира. Поначалу Арлин не реагирует. Вообще, она явно встревожена, хотя я без понятия, связано это с моим ответом или с моим поведением в течение последних минут. Но потом… глаза ее вспыхивают, и Арлин кивает: – Как и многие другие, милая. Многие поддаются. Какое-то время едем молча, и не знаю насчет Арлин, но как же приятно сидеть к кому-то так близко и не чувствовать неистребимой потребности поговорить. Нам обеим достаточно просто… быть. В этом я сейчас и нуждаюсь. |