Книга Замурованные. Хроники Кремлевского централа, страница 39 – Иван Миронов

«Значит, это тот самый грузин, насчет которого возмущалась матушка», — догадаться оказалось несложно.

Баранинка выходила с душком предательства и подлости, стоила чьей-то кровушки и волюшки.

— Иван, у тебя есть что почитать? — прервал мои умозаключения Алексей Шерстобитов.

— Полный баул. Архив русской революции, потом…

— Это который в двенадцати томах?

— Да, — удивленно протянул я. Подкованность нового собеседника произвела впечатление. — Еще трехтомник Троцкого «История русской революции», ну, и всякого разного по мелочам.

— Ух ты! — обрадовался Шерстобитов, потирая руки. — Если позволишь, начну с Троцкого.

— Конечно. Так это твоя библиотека? — кивнул я на залежи научно-популярной периодики.

— Моя. К сожалению, книги с воли больше не впускают, а здешнюю литературу всю проштудировал. Единственное, что осталось, — подписные журналы.

— Вань, ты сейчас откуда? — в разговор вмешался Вадим.

— С 507-й.

— Кто там?

— Шафрай, Паскаль, Лисагор, Заздравнов, Грибок…

— Вова Булочник! — перебил Шерстобитов. — И как он?

— Чердак сгнил, а так что с ним станется. Кстати, почему Булочник?

— У него по молодости мать в пекарне работала. Ну, он и бегал по району, всех булками угощал.

— Так ты тоже по орехово-медведковской теме? — Я безуспешно прокручивал в голове мелькавшие в прессе фамилии и лица группировки братьев Пылевых.

— Особнячком.

— Осудили уже?

— Нет еще. Сижу-то год и два. На следующей неделе только предварительные слушания начнутся.

— Что за беда?

— В основном, 105-я и 210-я, остальные — мелочевка.

— На сколько рассчитываешь?

— У меня явка с повинной. По первому суду, думаю, больше десяти не дадут. По второму, — Алексей прищурился и вздохнул, — короче, за все про все, надеюсь в четырнадцать уложиться.

— Постой, так это ты Леша Солдат? — выпалил я, до конца не веря, что передо мной легендарный киллер, началом громкой карьеры которого стало убийство Отари Квантришвили.

— Ну, да. — Алексей как-то неуверенно кивнул и застенчиво улыбнулся.

Однако всю эту неуверенность, застенчивость и улыбчивость смело можно было отнести к пустым созерцательным эпитетам, которые отражали лишь полный контроль над эмоциями — идеальные нервы, но никак не распространялись на характер. Лицо, моторика, манеры были словно обмоткой высоковольтных проводов, подавляющей и скрывающей разряд от взгляда и соприкосновения. Но об этом можно лишь догадываться, примеряя к портрету Солдата отрывочно известные штрихи его боевой биографии. Фальшь? Игра? Пожалуй, легче сфальшивить «Собачий вальс» «Лунной сонатой», чем изображать интеллект, эрудицию и воспитание при отсутствии последних. Да, пожалуй, еще глаза! У Леши исключительно прозрачный взгляд, без лживой щербинки, без взбаламученной мути и сальности. Если глаза и вправду зеркало души, то у Солдата в них отражались чистота и безгрешность младенца…

— Судить будут присяжные? — спросить в тот момент больше ничего не пришло на ум.

— Да, подельники попросили.

— А сам?

— Мне без разницы. Я в полных раскладах, явка с повинной.

— Неужели сам пришел?

— Нет, приняли. За явку гараж с арсеналом сдал. Хотя, по правде сказать, устал я бегать. Живешь, словно за ноги подвешенный. Только в тюрьме нервы на место встали. Поспокойнее как-то здесь. Никуда из нее не денешься и ничего от тебя не зависит. Спи. Читай. Восполняй пробелы образования.

— Грибок так вдохновенно рассказывал, как ты Гусятинского завалил…

— Гришу… Думал разом решить все проблемы, не вышло. — Алексей вздохнул, заливая чай подоспевшим кипятком.

— Как это?

— Гриша Северный — Гусятинский стал во главе ореховских, я подчинялся непосредственно ему.

— А Пылевы?

— Пыли у него в шестерках ходили, группировку возглавили после смерти Гриши. Выбора у меня не было. Наши главшпаны людей и друг друга убивали за грубо сказанное слово, за косой взгляд. Бессмысленная кровавая баня не по мне. Я тогда прямо сказал Грише, что хочу соскочить. Он рассмеялся, сказал, что это невозможно, иначе семью пустят под молотки. Гусятинский в 95-м в Киеве базировался, охрана человек двадцать, как ни крути, желающих его замочить — очередь. Ну, я и вручил тестю семью на сохранение, чтоб увез подальше, а сам в Киев с винтовкой. Снять Гришу можно было только из соседнего дома, под очень неудобным углом, почти вертикально, через стеклопакет. В общем, справился.

— Из чего стрелял?

— Из мелкашки.

— Слушай. — Я вспомнил покушение на отца. Дырка в оконном стекле оставалась памятью о том дне. — А отчего зависит размер пулевого отверстия в стекле?

— От мощности пули. Чем меньше мощность, тем больше дырка. Если отверстие с пятак, значит, пуля шла на излете.

— Квантришвили — тоже из мелкашки?

— Из мелкашки. Двумя выстрелами на излете, расстояние-то приличное.

— Ну, завалил ты Гусятинского, почему не соскочил?

— Соскочишь там. После Гриши группировку подмяли под себя Пыли. Они меня прижали уже и семьей, и Гусятинским. Чертов круг. Хотя Пылевы не переставали подчеркивать, что, мол, Леша, мы с тобой на равных, ты в доле…

— Работа сдельной была?

Шерстобитов почесал затылок.

— Зарплата 70 тысяч долларов в месяц. Плюс премиальные за… но обычно не больше оклада.

— Не слабо, да еще в девяностые.

— Но на эти бабки я еще покупал одноразовые машины, оборудование, оружие, платил помощникам.

— На чем сам ездил?

— На «Ниве» — юркая, неприметная, везде пролезет, и сбросить не жалко.

— Сейчас за что будут судить?

— За взрыв в кафе со случайными жертвами, за подрыв автосервиса и покушение на Таранцева.

— Кафешку-то с сервисом зачем?

— Девяносто седьмой год. Заказов нет, а зарплата идет. Вот и пришлось изображать суету, чтобы деньги оправдать. В кафе на Щелковском шоссе хотели измайловских потрепать, дошла информация, что сходка там будет. Заложили под столиком устройство с таймером.

— Ну и?

— Под раздачу гражданские попали. — Алексей прикусил губу. — Одну девчонку убило, другой глаз выбило и официантку посекло.

— А в сервисе?

— Обошлось, просто стенку обрушило.

— Таранцев позже был?

— Ага, два года спустя. Двадцать второго июня девяносто девятого.

— Он-то чем дорогу перешел?