Книга Глиняный мост , страница 74 – Маркус Зузак

Сначала, в середине, был Рори.

Его целью стало исключение из школы: он стремился на волю еще с детского сада и не упустил подвернувшейся возможности. Он ясно дал понять, что я ему не опекун и не родитель по праву узурпации. Он действовал открыто и безошибочно.

Хулиганство. Постоянные прогулы.

Пояснения учителям, куда им засунуть свои задания.

Алкоголь в стенах школы.

(«Да это ж просто пиво, не пойму, чего вы все так кипишите!»)

Разумеется, единственным добрым плодом всего этого стало мое знакомство с Клаудией Киркби – в первое временное исключение Рори.

Помню, как постучал в ее дверь и вошел и разбросанные по ее столу сочинения. Что-то на тему «Больших надежд», и верхнее в стопке удостоилось четырех баллов из двадцати.

– Господи Иисусе, это не Рори или его?..

Она принялась собирать листки.

– Нет, Рори-то получил единицу – и только за то, что сдал работу. Что он там написал, вообще нисколько не стоит.

Но разговор пошел не о сочинении.

– Исключение? – спросил я.

– Временное.

Она говорила прямо, но дружелюбно: подкупало, что она смотрит на вещи с юмором. Исключение – ситуация не смешная, но в ее тоне было что-то такое – мне показалось, она меня ободряет. В той школе иные выпускницы выглядели старше ее, и этим я невесть почему был доволен: если бы я сам доучился, то выпустился бы годом раньше. Почему-то это казалось важным.

Впрочем, она быстро перешла к делу:

– Что ж, вы не против исключения?

Я помотал головой.

– А вы…

Я видел, что она собирается сказать «его отец». Я еще не сообщил в школу, что он нас оставил: в нужный момент сами узнают.

– Он сейчас уехал – и к тому же для этого, пожалуй, подойду и я.

– Вам…

– Мне восемнадцать.

Подтверждать не понадобилось, учитывая, что я выглядел старше своих лет, хотя, может, мне это казалось. На мой взгляд, Клэй и Томми всегда выглядели моложе, чем были. Даже теперь, столько лет спустя, я напоминаю себе, что Томми уже не шесть.

В классе мы продолжали разговор.

Она сказала, что Рори отстранен всего на два дня.

Но, конечно, было и другое.

На них, конечно, стоило посмотреть – на ее икры, на ее голяшки, – но это было не то, что я заранее навоображал. Они были, ну просто, не знаю, ее. Не понимаю, как это объяснить по-другому.

– Так вы уже были у классной?

Клаудия нарушила мое упорное созерцание пола. Подняв глаза, я увидел надпись на доске. Аккуратным почерком, с завитушками, скорописью. Что-то про Ральфа и Хрюшу: тема христианства.

– Вы говорили с миссис Холланд?

Я вновь кивнул.

– И, поймите, я должна спросить. Это не из-за… Как вы думаете, это не из-за…

Я завяз в теплоте ее взгляда.

Она была как утренний кофе.

Я очнулся.

– Из-за смерти нашей матери?

Она больше ничего не сказала, но и не отвела глаз. Я говорил в стол и в стопку работ:

– Нет.

Я даже протянул руку к одной из работ и начал было читать, но вовремя спохватился.

– Он всегда был таким; а сейчас, наверное, просто все решил.

Его отстранят от занятий еще дважды; мне опять придется сходить в школу – и, если честно, меня это не расстроит.

Таков был Рори в самой романтической своей ипостаси.

Эльф с кулаками.

Следующий – Генри; Генри шел своим путем.

Худой как палка. Быстрый ум.

Первым проблеском его гения стал бизнес в «Голых руках». Пожилые пьяницы у входа. Генри заметил, что все они с собаками, и собаки тоже ожиревшие и диабетики, как и хозяева.

Однажды вечером они с Клэем и Рори шли домой с покупками, и Генри, остановившись, опустил пакеты на землю.

– Э, какого хрена? – возмутился Рори. – А ну взял мешки.

Генри не обернулся.

– Глянь на этих чуваков у бара.

Ему сравнялось четырнадцать, и у него был острый язык.

– Смотри, они сказали своим бабам, что выгуливают собак.

– Чего?

– У вас глаза-то на что? Они пошли погулять, но пришли в бар и бухают. Смотрите, в каком виде ихние ретриверы!

Он уже шел к бару. Он ослепил их улыбкой – в первый, но не в последний раз.

– Какому-нибудь ленивому херу собачку выгулять?

Конечно, они его полюбили, он их сразу купил. Их позабавила его безоглядная дерзость.

Месяц за месяцем он зарабатывал там по двадцатке за вечер.

Потом Томми, и вот что с ним будет.

Томми заблудился в городе: он хотел найти музей.

Ему тогда было десять; нам хватало уже и того, что исчезал Клэй, но Томми, по крайней мере, позвонил. Он находился в телефонной будке за много миль от дома, мы сели в машину и помчались за ним.

– Эй, Томми! – воскликнул Генри. – Я и не подозревал, что ты знаешь, как пользоваться телефонной будкой.

И в тот вечер было здорово. Мы несколько часов кряду катались по городу и по побережью. Мы пообещали, что в другой раз свозим его в музей.

Что касается Клэя и меня, то наши тренировки начались однажды утром.

Я перехватил его в момент бегства.

Едва рассвело, он спустился с крыльца, и если и удивился, увидев меня возле почтового ящика, то виду не подал: как ни в чем не бывало прошел мимо. По крайней мере, в тот раз он был обут.

– Тебя проводить? – спросил я.

Он пожал плечами, отвернулся, и мы побежали.

Мы бегали вместе каждое утро, а потом я шел на кухню пить кофе, а Клэй возвращался на крышу – и, честно говоря, я находил в этом свою привлекательность.

Сначала ноги: они зажигались болью.

Потом горло и легкие.

Но ты знаешь, что бежишь в хорошем темпе, когда об этом тебе говорят руки.

Мы бегали на кладбище. Бегали по Посейдон-роуд. На Кэрбайн мы бежали посреди проезжей части: одна машина посигналила нам, и мы разделились, разбежавшись по разным сторонам. Мы топтали гнилые стручки плюмерии. С кладбища мы обозревали город.

Были и другие прекрасные утра, например, встречи с боксерами из «Трай-колрз» на утреннем кроссе.

– Привет, пацаны! – кричали они. – Привет, пацаны!

Сгорбленные спины и подбитые скулы.

Шаги боксеров со сломанными носами.