Книга Огненные палаты, страница 25 – Кейт Мосс

– И никого не переубедил, – перебил его Пит. – И из-за того, что он потерпел неудачу, появились огненные палаты ^[13]. Вера, насаждаемая огнем.

– Люди сейчас не такие дремучие, как в те времена. А Франция – не Англия и не Испания. Святая Мать Церковь ведет людей за собой своим примером.

Пит покачал головой:

– Калеча людей морально, а заодно и физически, чтобы спасти их души? Мне не нравится твое богословие, Видаль, если от него разит кровью, серой и отчаянием.

– Мерзавец! А ну, убери руки!

С улицы послышались громкие крики и треск ломающегося дерева. Пит поднялся и подошел прямо к окну.

– Не обращай внимания. Там наверняка ничего серьезного, – сказал Видаль. – Это минус жизни напротив самой шумной таверны в Ситэ.

Пит выглянул в темноту. Группа мужчин, обхватив друг друга за шеи, нетвердым шагом направлялась к колодцу. Один из них упал на колени, извергая на мостовую содержимое своего желудка. Пит узнал в нем того самого пьянчугу, который напал на проститутку, и вернулся на место.

– Отвратительно.

– Для солдата ты слишком брезглив, – сухо заметил Видаль. – Твои товарищи такие же впечатлительные натуры, как и ты?

– Это вопрос воспитания, – возразил Пит, решив не развеивать заблуждение Видаля относительно рода его занятий. – Кто не умеет пить, тот и язык за зубами тоже удержать не сможет.

Видаль сделал глоток вина.

– Доля истины в этом есть.

Пит взял свою кружку и опустился в кресло.

– Ты не можешь не знать о методах, которые используют инквизиторы.

Глаза Видаля сверкнули фанатичным огнем.

– Если человека признают виновным в богохульстве или ереси, его передают для вынесения приговора светскому суду. Тебе прекрасно об этом известно.

Пит рассмеялся:

– Попытка твоей Церкви остаться чистенькой, предоставляя светскому суду вершить правосудие после кошмара пыток, никого не обманывает.

– Мы занимаемся исключительно вопросами вероучения. Инквизиция не играет роли в светском обществе.

Пит помолчал.

– Ты сказал «мы»?

– Мы, они – какая разница? – отмахнулся Видаль с таким видом, как будто прихлопывал муху. – Мы все слуги одной Святой апостольской церкви.

Пит, которому стало не по себе, снова поднялся.

– Ты так говоришь, как будто человечество извлекло уроки из своего прошлого. Как будто мы стали лучше. Боюсь, что дело обстоит ровно наоборот. Люди научились повторять ошибки прошлого, причем с бо́льшим размахом. Кажется, мы, сами того не сознавая, полным ходом движемся к новому конфликту. Поэтому столько французов, которые разделяют мои взгляды, бежали в Амстердам.

Губы Видаля сжались в узкую щелку.

– Так что же ты не последовал их примеру, если жизнь во Франции кажется тебе столь невыносимой?

– И этот вопрос задаешь мне ты, Видаль? – спросил Пит, огорченный. – Зная, чем я обязан Югу? И вообще, с какой стати я должен уезжать из своей собственной страны лишь потому, что придерживаюсь других взглядов, чем те, кто нынче правит бал при дворе? Я француз!

– Лишь отчасти.

– За исключением непродолжительного пребывания в Англии и раннего детства в Амстердаме, я всю свою жизнь прожил во Франции, и тебе это прекрасно известно. Я француз до мозга костей!

Пит говорил не всю правду. Любовь к матери-голландке, которая так много страдала за свою недолгую жизнь, неразрывно переплелась в его душе с любовью к детским годам в Амстердаме. Жизнь в пансионах и благотворительных миссиях между водами Рокин и великого канала Сингел. Вылазки в порт, чтобы посмотреть, как снаряжают в походы к обеим Индиям парусные флейты ^[14]. Зазывный шепот снастей в ожидании, когда переменится ветер.

– В моих жилах течет кровь моего отца, – сказал Пит. – С какой стати ты отказываешь мне в том, что принадлежит мне по праву рождения?

– Кажется, я задел тебя за живое, – вскинул брови Видаль.

Пит посмотрел на старого друга, на приметную белую прядь, змеящуюся в его волосах. Подбородок Видаля, казалось, стал тверже, взгляд – жестче. Обоим друзьям шел двадцать седьмой год, но Видаль выглядел старше.

– Ты по-прежнему руководствуешься голосом сердца, а не разума, – покачал головой Видаль. – Ты не изменился.

Пит сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он винил Церковь в том, что та отвернулась от его дорогой матери в час нужды, но Видаль был в этом не виноват. Это была давняя битва.

Он вскинул руки, признавая поражение:

– Я разыскал тебя не затем, чтобы с тобой ругаться, Видаль.

– Хотя я посвятил свою жизнь служению Богу, Пит, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что творится в мире? Один лишь Господь может судить людские грехи. Он воздаст за все. Он вершит справедливый суд.

– Я и не предполагал противоположного, – негромко произнес Пит. – Я прекрасно знаю, что ты человек чести. Я понимаю, что для тебя это не вопрос абстрактной доктрины.

– Даже сейчас ты пытаешься польстить мне, продолжая при этом критиковать институт, которому я посвятил свою жизнь.

Внезапный стук в дверь прервал их разговор.

– Войдите, – сказал Видаль.

В комнату вошел слуга с подносом, на котором стояла фляга с вином и два кубка, тарелка с сыром, хлебом, фигами и сладким сахарным печеньем. Питу это показалось несколько странным, как будто было сделано напоказ. Он почувствовал на себе взгляд слуги. Тот был смуглый и крепко сбитый, с рваным шрамом, тянущимся вдоль всей правой щеки. Питу он был смутно знаком, но откуда – Пит вспомнить никак не мог.

– Поставь поднос сюда, Бональ. – Видаль указал на буфет. – Мы перекусим чуть позже.

– Хорошо, монсеньор, – кивнул слуга и передал своему хозяину какую-то записку.

Видаль прочитал ее, потом смял и бросил в огонь.

– Ответа не будет, – сказал он.

– «Монсеньор»? Так ты теперь монсеньор? – небрежным тоном произнес Пит, как только слуга удалился. – Мои поздравления.

– Это всего лишь вежливое обращение, и ничего более.

– Это твой человек из Тулузы?

– У капитула масса служителей, которых они используют в помещениях собора и за его пределами. Я почти никого из них не знаю по имени. – Он сделал жест в сторону подноса. – Приступим?