Книга Состояние свободы, страница 23 – Нил Мукерджи

– Он учится в одном из лучших мест в мире. Я знаю, что вы все им гордитесь. Оно и понятно, он чрезвычайно талантлив и многого достиг. Я был очень рад узнать о нем. И тоже им очень горжусь. И… и… его успех – это ваша заслуга.

Она всплеснула руками – ее привычная жестикуляция.

– Аррэй, перестаньте, лучше скажите мне, джальди, джальди, что вы будете на ужин? – выпалила она с напускной поспешностью.

Но я пропустил этот вопрос мимо ушей, понимая, что, наконец, я правильно уловил подтекст ее слов и жестов, спросил:

– А вы знаете чем он займется после того, как закончит университет? Он вернется домой?

Я с легкостью мог представить успешное будущее Дулала как профессора в ИИТ или в Институте фундаментальных исследований Тата или даже в Центре ядерных исследований Бхабха, но, будучи тем, кем я был, я подумал, что для него все же было бы лучше работать в ЦЕРН или в любом из европейских или американских университетов.

– Кто знает, чем он займется? Мы никогда не понимали, что творится у него в голове. Он говорил, что вернется через два года.

Пауза.

– Еще два года нужно отправлять деньги, – сказав это, она тут же попыталась рассеять оставшийся после этой фразы осадок своими обычными рассуждениями, в которых слышались нотки возмущения. – Я сказала ему: оставайся там столько, сколько тебе понадобится, чтобы закончить свое обучение, не беспокойся о деньгах… Но разве он меня послушал?

На этот раз смена интонации была притворной, это была веками выработанная привычка каждого бенгальца, выражающая крайнюю степень привязанности. Затем ее интонация снова поменялась.

– Он говорит, что собирается приехать и построить мне дом. Ну посмотрим.

Она произнесла это очень застенчиво и сдержанно, а в ее словах чувствовались нотки самоуничижения. Она будто никак не ожидала, что из всех людей на земле он выберет именно ее объектом своей щедрости. Можно было услышать и некоторое недоверие: неужели ей так повезло, что это действительно когда-нибудь произойдет?

– Послезавтра я уезжаю домой, – сказал я.

Она поспешила отвернуться, но я все равно успел разглядеть, как на ее лице появилась грусть.

– Вы приедете к нам снова? – спросила она после долгой паузы.

– Через год. Может быть, и раньше, но я пока не могу сказать точно. Вам дать деньги сейчас?

Я оставлял деньги ей, Милли и водителю после каждого своего приезда к маме и папе.

Она кивнула. К слову, она никогда не отказывалась от лишних денег. Я достал две банкноты по пятьсот рупий и протянул ей. Показав на большую банку с воздушным рисом, стоявшую на холодильнике, она сказала:

– Оставьте их под ней, я заберу, как буду уходить.

Она пришла вечером следующего дня, в последний день моего пребывания в Бомбее, молча готовила и лишь однажды сказала:

– Вы возвращаетесь к себе. Ничего тут не поделаешь. Ох уж эта жизнь вдали от дома.

Собравшись уходить, она остановилась на пороге и повернулась ко мне:

– Счастливого пути, дугга дугга ^[45]. – И закрыла за собой дверь.

Одним дождливым и ветреным ноябрьским вечером я решил позвонить маме. Некоторое время мы болтали о всяких мелочах. Я рассказывал ей что-то из жизни в Лондоне, что могло показаться ей интересным. Я спросил у нее, чем они ужинали; я всегда ее об этом спрашиваю, когда звоню им в столь поздний час.

– Суп. Куриный суп, – ответила она.

– Ого, ты научила Рену готовить куриный суп? Это целое достижение.

– Рену у нас больше не работает.

– Что?!

– Мне пришлось уволить ее.

Я потерял дар речи. Мама, похоже, тоже не знала, что сказать.

– Но почему? Когда? – спросил я.

– В прошлом месяце, прямо перед праздником Дурга-пуджа.

Она не хотела ничего рассказывать, что было совсем на нее не похоже.

– Но почему? – спросил я снова.

– Она очень плохо повела себя со мной.

Молчание. Мне приходилось вытаскивать из нее каждое слово клещами.

– Что ты имеешь в виду? Что значит «плохо себя повела»?

– Она стала кричать на меня. Я уже долгое время терпела ее поведение. Даже какая-то незначительная просьба, мой совет, что приготовить и как… она в любом случае вела себя враждебно и огрызалась.

– Господи, не могу поверить.

– Однажды, в воскресенье, она пришла к нам готовить обед, и казалось, будто у нее был нервный срыв. Она начала кричать на меня, что я нарушила все ее планы. Она доставала и убирала продукты с грохотом, хлопала дверцей холодильника… это было что-то с чем-то. У меня просто не было слов.

– Но почему? – Я был как заевшая пластинка, на которой застряла игла проигрывателя.

– Да кто ее знает. Может, все это из-за того, что я попросила ее приехать чуть позже, чем обычно? Но я тогда просто растерялась. И ты знаешь, какой у нее голос. В общем, твой папа вышел из комнаты и… и просто попросил ее уйти, сказав: «Хорошо, если вас это не устраивает, то уходите… уходите сейчас же».

Мое сердце бешено стучало в груди.

– И?

– Она ушла. Она выглядела шокированной, как будто ее ударили по лицу. Она не ожидала такого развития событий.

– А потом?

– Что потом?

– Что случилось потом?

– Ничего. Я позвонила ей через несколько дней, чтобы она забрала деньги, что мы ей не выплатили, но она не взяла трубку. Я отправила ей письмо с Милли, но она… она захлопнула дверь прямо у нее перед носом.

Я чувствовал, что маме очень неловко об этом говорить. Интересно, о чем она думала, пока я молчал в трубку? Мне стало жаль ее. Не нужно мне было заставлять ее снова все это переживать. Я решил сменить тему, сказав только: «Что было, то было, нечего и вспоминать», и начал говорить с ней о других вещах.

– Как там твоя книга? – вдруг спросила она.

Я не мог ей ответить. Но мне все же нужно было что-то на это сказать, поддержать разговор. Ноябрьский вечер был омрачен, и мне очень нужно было добавить света.

Никто не знал откуда он взялся. Дети нашли его рядом с большим рододендроном, росшим на обочине грунтовой дороги, той самой, которая за домом Сатту становилась асфальтированной и спускалась вниз по долине.

– Смотрите, щенок! – сказал кто-то из мальчиков.

– Нет, это не щенок, слишком уж он большой какой-то, да и посмотрите на морду.

– Лучше посмотрите на его лапы, – воскликнул третий. – Глядите, как он весь дрожит. Еще слишком маленький, чтобы ходить, даже и не знает, как это делается.