Книга Держаться за землю, страница 90 – Сергей Самсонов

— А-и-и-и! А-и-и-и!..

Валек завертел головой как ошпаренный: кто так? Чугунного литья, квадратный Бекбулатка с открытым в крике ртом ощупывал себя, с гадливым изумлением смотрел на собственные черно-красные ладони — с лица его стесало дубленую коричневую кожу, шматок ее болтался под окровавленной скулой, — и Валек на секунду поверил, что из нутра такого сильного, большого человека мог тянуться такой детски жалобный, тоненький, прямо кроличий крик.

Кто-то сцапал Валька за плечо — Петька с дикими, как в садящейся лаве, глазами, прежний Петька, родной, сразу узнанный, за Валька испугавшийся: цел?! А вот если б сейчас и Валька… ну того… что бы было с Петром?

— А-и-и-и! А-а-а!.. — Кто же это кричит?

Поднявшаяся всюду земляная пыль и настырно текущая с поля чесночная гарь не давали вздохнуть, драли горло, разрезали глаза…

— Встать! Бегом! Через улицу! — взвился над копошением лютовский голос. — Борода! Борода! Уводи всех из «Юности»! Кончилась «Юность»! Мы — по Дарвина, вы — по Цветочной! Сборный пункт — угловая высотка! Как понял?!. Все пошли, вашу мать! На проезжую не выходить! Прижимайтесь к домам, тем, что справа!..

Поднявшись, Валек успел оглянуться на поле — другую планету. Негатив кумачовской земли, где вместо терриконов — курящиеся кратеры. От ворот до ворот ненасытно зияли бороздчатые, словно траурным крепом обитые, удивительно правильной формы воронки с радиально разбрызганным крошевом, и Валек, как дурак, вдруг подумал: красиво, страх один, а вот все же красиво, кто-то будет лежать вот в такой же воронке, а откуда-то сверху можно будет и полюбоваться красотой разверстой и распаханной взрывом земли.

В коробке трехэтажной АТС дымилась великанская дыра, в нее как будто бы всосало провалившиеся перекрытия, допотопные мощности связи с их латунными жилами… «Пустыню у земли отвоевали, — проскочила в мозгу Валька дикая мысль. — Так и будем, как крысы, кидаться с разоренного места на место, пока всю землю под ногами не изроет и на одной ноге уже не устоишь».

— Ай-и-и-и! Ах-ха-а-а!.. — кричал не Бекбулатка, а подхваченный под руки Ваня Пичугин, чертивший носками ботинок асфальт. Жестокие судороги корежили его подземно посеревшее лицо, выдавливали из орбит ослепшие, огромные от слез и ужаса глаза… побелевшие губы тянулись вперед, как за мамкиной титькой, ей-богу.

— Да все, все, живой! — кричали ему на бегу. — Не скули! Зеленкой помажем, и все! У собачки заболи, у Ванюши заживи!.. А как ты хотел, воин, а?! На спинку подуть, на коленочку?..

— Щас бросим, Пичуга, останешься тут!.. А ты не кричи!

Ванюша примолк и поскуливал, как будто заговаривая впившуюся боль. Лицо вот этого подраненного «воина», зовущего заячьим голосом мамку, представилось Вальку лицом всего их стада, бегущего по Дарвина назад в свои неандертальские пещеры. До передовой не успели дойти, а небо уже обломилось на них, чуть всю требуху наружу не вытрясло. Стало весело, стыдно и радостно, и радость от того, что убежали с футбольного поля живыми, была всего сильней… С тяжким сапом хватали трепещущий воздух, выбивали копытами по асфальту ликующее: «Не в меня, не в меня, не по нам, не по нам».

Вломились, набились в колодезный двор и, сгрудившись в углу высотки — буквы «Г», уже переговаривались срывистыми, возбужденно-смеющимися голосами:

— Да херня, мужики! Чуть припудрило только! В лаве нас и не так присыпало! А тут не убило — вставай и беги. Хули нам по поверхности?!

— Это смерть не шахтерская, точно! Нормальная, быстрая!

— Глубже, чем на два метра, не вгонит! А мы на тысяче лежали, тысяче — почувствуйте разницу!

— А ногу по ботинок оторвет?

— Это да. Или руку.

— Главное, чтобы не обе руки! А то ведь ни поссать, ни подрочить!..

Молодая мужицкая плоть, избежавшая боли, увечья, не желающая умирать, быть втолченной в глухую, равнодушную землю, ликовала, вопила о своей невредимости, не умея иначе ликование выразить, кроме как в непотребных потешках. Так брызнувший из-под зубов кипящий от избытка силы кислый сок налитого, ядреного яблока обжигает язык, оставляет оскомину, и Валек принимал эти грубые шутки, имевшие смысл торжества и словно заклинания на будущее, и невольно ощеривал зубы, чуя, как в нем самом закипает желание жить.

Но еще через миг он толкнулся туда, где ребята ничком уложили Ванюшу. На том задрали куртку, разрезали тельняшку и, словно собираясь выпороть за что-то, спустили до колен армейские штаны с напачканными кровью светлыми трусами. На подрагивающих половинках и мальчишески гладкой спине кровенели порезы, похожие на отпечатки лаврового листа, — казалось, что в теле от боли раскрылись такие багрово-мясные глаза и тело с ужасом и омерзеньем пялится в свою же обнажившуюся глубину. А трусы были с россыпью детских якорей и штурвалов — «матросские». «Вот так и Толика с Полинкой», — полыхнула тревожная мысль, и Валек огляделся поспешно, чуя страх и желание не пустить сюда Петьку, чтобы эта вот заячья дрожь, голый зад и «глаза» лишний раз не напомнили брату о детях…

— Не плачь, Пичуга! Повезло тебе, слышишь? Всё в мягкое место! Мошонка, главное, цела! Член твой длинный! Девушек сможешь! Маманьке еще внуков настругаешь, ну! Пичуга!..

Тяжелая рука упала на плечо и развернула.

— Кто кричал? Ты? — Запаренный Лютов смотрел на Валька с каким-то суеверным отвращением.

— Где? Когда? — не понял Валек.

— Там, на поляне. Что лупанут сейчас по «Юности»?

— Ну я…

— Слухачок, радарчик ты мой портативный, — пропел Лютов с нежностью, вытягивая губы в неправдивой, пока еще не объясненной ласке. — «Гвоздику» унюхал за десять кэмэ. А чё ты услышал? Ну! Как?

— Ну как бы такое… Ну… будет сейчас.

— Слухач, слухачок, ошибка природы, — ласкал его Лютов глазами растроганно, найдя в нем, Вальке, то насущное сильное, чего недоставало самому.

— Так Валек он, Валек! — загомонили мужики. — Барометр был наш на шахте! Валек он такой — как собака!

— Что дальше, Витя, как мы? — Приведший табун по Цветочной Кривченя пробился к Лютову и вглядывался подчиненно.

— Состав рассредоточить по домам. Подвалы, цоколи… ну, понял. Стемнеет — отходи на стадион. А я счас схожу посмотрю, что за сука наводит, — повел глазами Лютов на серую плиту восьмиэтажки, за которой незыблемо высился башенный кран Машчермета и вроде бы держались на южном въезде в город ополченцы.

— Что, думаешь, корректировщик?

— Нет, блин, со спутника сигнал.

— Да как же он туда-то?

— А я как пришел? Слушай, можете сделать по шоссе перебежку?

— До карандашной фабрики?

— Ну да. Изобразить там накопление. С десяток человек, не надо больше. Пускай он там на жердочке поерзает. Мужчины! Мне нужен один человек.

И тотчас же Петька толкнулся к нему.