Книга Месть сыновей викинга, страница 35 – Лассе Хольм

– Аббат Этельберт – слюнявый кретин, – отфыркивает Вальтеоф.

– И набожный человек, – продолжает Ярвис, – который всем желает лишь блага и знает священное писание гораздо лучше, чем кто бы то ни был.

– Только писание он и знает. Если бы не Оффа, мы бы давным-давно отправились к чертям собачьим, как говорит Спаситель.

– И если бы не Оффа, – парирует Ярвис, – ты, дорогой Вальтеоф, давным-давно стал бы надсмотрщиком в спальне новичков, а не ночевал бы в одиночестве в привратницкой, верно?

Вальтеоф издает краткий печальный смешок. Он отхаркивает и сплевывает в сторону трупа. Бледно-желтый плевок не достигает своей цели, а с шлепком приземляется на утрамбованный земляной пол подвала.

– Теперь, когда Оффа мертв, надеюсь, это упущение будет исправлено, – замечает он. – Аббату потребуется новый близкий помощник, на которого он сможет положиться.

Признаться, я не очень понимаю причины борьбы за власть, развернувшейся после того, как преставился добросовестный монастырский писарь. Я лишь знаю, что Оффа полжизни отвечал за все мирские дела братии, в то время как сменявшие друг друга аббаты занимались духовными.

– А ты, Вальтеоф, с радостью станешь новым поверенным аббата Этельберта? – спрашивает Ярвис. От его глаз во все стороны разбегаются морщинки.

– Я не представляю себе, кто подошел бы на это место лучше меня, – заявляет Вальтеоф, обнажая гнилые зубы.

– А я, к примеру, не знаю кандидата хуже тебя.

Вальтеоф больше не может игнорировать враждебный тон Ярвиса. Тишина, воцарившаяся под низким балочным потолком подвала, становится гнетущей и угрожающей.

– Могу ли я расценивать твои слова так, что ты отказываешься поддерживать меня в стремлении занять освобожденную Оффой должность писаря? – прямо спрашивает Вальтеоф.

Брат Вальтеоф никогда не уделял Ярвису особого внимания, ибо во внутренней иерархии монастыря есть другие люди – например благородно-педантичный Сельвин, – которые занимают несравнимо более высокое положение, и к которым имеет смысл обращаться за подпиткой собственных амбиций. Низкий статус брата Ярвиса и его неприметное существование свидетельствуют, в понимании Вальтеофа, о том, что он непременно поддержит его устремления.

– Мои слова стоит расценивать так, – говорит Ярвис, медленно поднимаясь со скамьи и выпрямляя сгорбленную спину, – что если ты получишь место Оффы, крах его достойного дела станет вопросом времени, и монастырь будет разорен. Это станет катастрофой для всего региона, жители которого зависят от нашей поддержки в неурожайные годы. Это приведет к испорченности умов, ибо твоя дурная мораль заразна как чума. Я буду зубами и когтями бороться против твоего назначения. Лучше умру, чем увижу тебя писцом монастыря Святого Кутберта!

Вальтеоф стоит молча, склонив набок наполовину облысевшую голову. Стоящий напротив старец, обычно такой уступчивый, неожиданно превращается в мрачную грозную фигуру с жестким взглядом и чуть ли не сыплет искрами из глаз. Вскоре лицо Ярвиса вновь осеняет благосклонная улыбка. Он опускается на скамью и ссутуливается.

Вальтеоф встряхивает головой, словно только что пробудился ото сна.

– Дело твое, старик, – неуверенно произносит он. – Но как только я стану писцом, здесь не останется места для мнений, не совпадающих с моим собственным, как говорит Спаситель.

– Спаситель ни слова не говорил о твоем мнении, Вальтеоф.

Фыркнув, тощий монах поднимается по подвальной лестнице и направляется к входу в церковь.

– Неужели Вальтеоф действительно займет место писца, освобожденное Оффой? – вслух выражаю я удивление.

– Нет, если хоть кто-то поинтересуется моим мнением, – вздыхает он и вытирает лицо изможденной ладонью, будто желая прогнать этим жестом навалившуюся усталость. – А это вряд ли, ибо больше никто не осмелится идти наперекор этому человеку. Видимо, мне не суждено обрести заслуженный отдых, на который я рассчитывал после долгой хлопотной жизни.

Ярвис частенько намекает на иной образ жизни, ожидающий его за монастырскими стенами. Я не понимаю этих намеков, но обеспокоен его будущим. Вальтеоф мелочный, как лавочник, и злобный, как старый ишак. Если ему впрямь удастся заполучить высокую должность Оффы, он испортит жизнь каждому, кто когда-либо вставал у него на пути.

– Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за меня, – признаюсь я. – Мне ведь не повредит, даже если меня немного пощиплют за ляжки.

Старец снисходительно улыбается.

– Если кто и будет виноват в моих неприятностях, только Вальтеоф. К сожалению, тебе надо уходить отсюда. По многим причинам.

В сентябре мать не пришла в монастырь с обычным ежемесячным визитом. В конце лета я забеспокоился, как только меня ввели в маленькую комнату для посещений, где ждала мать.

– Ты чем-то больна? – спросил я тогда.

На ее бледных губах мелькнула улыбка, и она покачала головой.

– Наступили не лучшие времена.

– В каком смысле?

Она отвечала не слишком охотно, но все же постепенно мне удалось вытянуть из нее, что в хижину к ней давно не наведывался мужчина и что денег, которые она зарабатывала, помогая деревенским женщинам, не хватало на покупку необходимых для зимовки вещей.

– Что же ты собираешься делать? – спросил я у нее тогда. Я отчетливо слышал волнение, прозвучавшее в собственном голосе.

– Быть может, тоже пойду в монастырь.

Вздохнув, она обвела взглядом тесную комнатушку.

– Что скажут на это Один и Тор?

– Один и Тор постепенно утрачивают свое могущество в этих землях, так что к чему мне беспокоиться об их мнении? – В словах матери звучал горький подтекст, ранее ей не свойственный. – Говорят, монахини дарят вновь обращенным белую рубаху и каждый день дают пищу. Не так уж и плохо. Даже если придется молиться Белому Христу.

У нее под глазами появились мешки. В кудрявых волосах проглядывали первые седые нити, хотя ей не исполнилось и тридцати. Если бы на скамье за моей спиной не сидел брат Вальтеоф, я протянул бы руку сквозь решетку на переговорном отверстии. Мне оставалось только мысленно гладить лицо матери. Жизнь в лесу была тяжела, но я знал, что мать плохо впишется в спокойный монастырский уклад. Я и сам смирился с новым образом жизни лишь потому, что не имел выбора.

– Тебе нужны новые башмаки?

Смена темы не стала для меня неожиданной – мать не хотела говорить о собственных трудностях. Я поглядел на свои ноги, облаченные в башмаки из козьей кожи, которые она принесла мне год назад, – они были латаные-перелатанные, но все равно дырявые.