Книга Синий конверт, страница 21 – Игорь Шприц

Гершуни и Балмашев вышли на крыльцо и вдохнули свежий воздух.

— В условленное время на Финляндском вокзале! — приказал Гершуни. — Готовиться будем в Финляндии.

На том и разошлись в разные стороны. И хорошо успели, потому что тихо тлевшая кровяная российская драка уже выплеснулась из глубины трактира в Усачев переулок.

* * *

— Откуда у вас такие сведения? Само по себе «Обращение» ни о чем таком не говорит! — Ратаев возбужденно заходил по кабинету. — Да знаю я этого Венцеля! Фразер и болтун!

И в подтверждение своих слов глава Особого отдела бросил на стол тощенькую папочку — личное дело неудачливого подрывника.

ДОСЬЕ. РАТАЕВ ЛЕОНИД АЛЕКСАНДРОВИЧ

1857 года рождения. Из дворян. Род Ратаевых происходил от татарина Солохмира. В 1878 году закончил Николаевское кавалерийское училище. Корнет Уланского полка, штабист 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. С 1882 года чиновник особых поручений Департамента полиции, с 1894 года глава Особого отдела.

Профессиональный драматург, несколько его пьес поставлены московскими и петербургскими театрами.

— Фразер фразером, но динамит сотворил. И кто-то второй был там с ним. — Путиловский спокойно сидел в кресле, не раскрывая всех своих козырей.

— Этого нам только не хватало! Сипягин и Победоносцев! Министр внутренних дел и обер-прокурор Синода! Нет, я положительно подам в отставку. А может быть… — Ратаев вгляделся в текст «Обращения». — Посмотрите! Посмотрите, их фамилии написаны с маленькой буквы!

— Ну и что?

— Так это иносказательно! Дескать, смерть Победоносцевым и сипягиным! Великий русский язык!

— Я тоже об этом мечтал, — вздохнул Путиловский. — Пока сегодня утром не получил весьма подробное подтверждение тому, что это все не иносказательное явление.

— От кого? — насторожился Ратаев, переставая бегать по ковру.

— Информатору я доверяю полностью. Но имя назвать не могу.

— А кличка? Кто он? Мужчина? Женщина? — возбудился Ратаев и, близоруко всматриваясь в лицо Путиловского, начал вести допрос.

— Леонид Александрович, полно вам. — Путиловский встал из кресла, чтобы уравнять положение. — Вы же знаете, что я не должен никому ничего говорить. Информатор надежнейший, ему я верю как самому себе. И это все, что я могу добавить.

— Вы верите себе? — удивился Ратаев.

— Иногда.

— Вы счастливчик! А я себе вот нисколечко не верю.

— Вам надо отдохнуть в Ницце, — сказал Путиловский со знанием дела.

— Я собирался… — вздохнул Ратаев. — А тут вы с такими вот подарками… Я пока не располагаю подобной информацией, хотя у меня есть информатор получше вашего. Надо будет послать шифрограмму Зубатову. Если сведения совпадут, будем действовать. Этим займусь я. А вы продумайте, как и кого будем охранять.

— Я уже прикинул. Сипягин защищен Министерством… У него своя охрана, секретари, да и сам мужик не промах. А вот Победоносцев…

— Да-да, вы правы! Организуйте охрану обер-прокурора. Он реалист, он поймет. Кстати, что за кличка у вашего информатора?

— «Философия»! — не моргнув глазом, с ударением на предпоследнем слоге выпалил Путиловский и сам подивился собственной находчивости.

— Смешно! — оценил репризу драматург. — Посмотрите, какие я тут вавилоны наклеил!

И повел Путиловского, как заядлого театрала, в угол собственного кабинета. Там на чайном столике под полотняной накидкой был спрятан макет театральной сцены с игрушечными человечками, вырезанными из плотного светлого картона. Человечки на подставках, окруженные игрушечной мебелью, спокойно ждали своей драматической участи.

Странно было видеть эту декорацию в кабинете чиновника, занимающегося политическим сыском по всей Российской империи. Но Путиловский был посвящен в театральные увлечения Берникова — под таким псевдонимом шли пьесы Ратаева — и ничуть не удивился.

— Я тут надумал писать одну многонаселенную историческую пиэсу, — Ратаев-Берников вошел в азарт и стал быстро двигать фигурки. — И понял, что не владею пространством! Забываю про персонажей: кто где стоит, куда должен двигаться. Пришлось вот вспомнить гимназию, порисовать, поклеить. Просто в каких-то индейцев будто заново играю!

— Ну и как? С виду очень красиво! — польстил автору Путиловский.

— Вы знаете, помогло чрезвычайно! Уже дописываю второй акт.

— Завидую вам, — искренне признался Путиловский. — Я пробовал писать — путного не выходит.

— Ничего-ничего! Поработаете у нас — такие сюжеты появятся, куда там Шекспиру! А может, отдадите мне своего информатора? — не выдержал Ратаев.

— Леонид Александрович! Да рад бы, но она только со мной хочет общаться, — слегка приукрасил действительность Путиловский.

— Ага! — обрадовался Ратаев. — Значит, все-таки женщина? Шерше ля фам! Удачи! Жду информацию!

Ободренный напутствием начальства, Путиловский пошел в свой кабинет. Отдельного входа у кабинета не было, так что он всегда первым делом встречался со своей группой.

На сей раз в комнате за столом сидел один лишь Иван Карлович. Вид у него был какой-то бледный, странный и потусторонний, точно утром ему дали съесть что-то весьма несъедобное. Или неудобоваримое.

— Добрый день! Где Медянников? — с порога спросил Путиловский.

Берг поднял голову от микроскопа. На лице его явно читался ужас, губы посинели и дрожали.

— Добрый день… Он с нарочным прислал записку… Его радикулит свалил после вчерашней прогулки, денек дома побудет.

В другое время Путиловский обязательно обратил бы внимание и расспросил Берга о причинах столь бледного вида, но сейчас он только чертыхнулся: Медянников был нужен весьма и весьма срочно!

— Я поехал к нему! Буду через два часа.

И Путиловский исчез за дверью, оставив Берга наедине со страшной проблемой. А проблема была действительно неразрешимая, по крайней мере в той системе моральных координат, которой Берг до сей поры пользовался достойно и непогрешимо.

Все началось с того, что по прибытии в Департамент Берг впал в прострацию, каковая характеризует все влюбленные теплокровные организмы (что касается пресмыкающихся, на сей счет точных данных нет). Прострация обычно сопровождается острым желанием видеть если не сам предмет любви, то какой-нибудь предметик, так или иначе связанный с основным источником раздражения любовных желез. Платочек, письмецо там или что-нибудь попроще — скажем, прядку волос с темечка или родничка (если речь идет о дитяти!).

Ничего такого неопытный Берг срезать с Амалии не успел, и у него начались любовные ломки. Он выпил подряд несколько стаканов воды — не помогло. Сделал комплекс шведской гимнастики, после чего выпитая вода проступила по всему телу, — тоже не помогло. Сходил в тир, стрельнул раза три — стало совсем плохо, ибо вспомнилась теплая щека Амалии, запах мятных лепешек и мизинчик невыразимой прелести.