Книга Человек эпохи Возрождения (сборник) , страница 47 – Максим Осипов

Егор мелко кивает – в такт внутренней какой-то музыке. Или правда атрофировалось чего? От адвокатов только и слышно: “Встань”, “Отвечай суду”. Первый таджик с обвинением согласен полностью, второй – частично. Первый – да, бил потерпевшего он, шарил по карманам – тоже.

– Чем шарил, руками? – спрашивает прокурор.

Чем еще можно шарить? Понимает ли обвиняемый, о чем его спрашивают? Ксения прикидывает возраст. Школу не надо прогуливать. Какая была страна!

Второй таджик по-русски говорит уверенней:

– Мы сидели с Виталиком… – С каким Виталиком? Никто не спрашивает. – “Роллтон” кушали.

– Супы быстрого приготовления “Роллтон”, – перебивает Егор. – Рекламная пауза! – Поворачивается к двери, за которой, он знает, прячется Ксения.

– Тебя не за это судят, – вступает адвокат, – за грабеж. – Бил потерпевшего? Угрожал ему? Телефон кто вытаскивал?

– Про телефон ответить не могу, – произносит подсудимый. – Находился в состоянии алкогольного опьянения. – Адвокат машет рукой.

Допрос свидетеля-милиционера занимает еще полторы минуты, прения сторон – две. Суд удаляется на совещание.

– Год и три, – говорит Ксения. – То есть, наоборот, три и год.

Егор кивает: угадала, она всегда угадывает.

Ксения проходит в зал. Центральный момент.

– Именем… – бум! молотком, все! – Увести осужденных! – Слово становится делом, обретает плоть.

Егор хороший судья: отмен у него не бывает. Мантию в шкаф, а оттуда гитару и еще – коньячок, рюмки и закусить. Не дай себе засохнуть, Ксюша! Лимончик порежь, огурчики вот, маслинки, рыбку. Второй день поста, эх, ладно, будет что рассказать на исповеди. С праздничком тебя, Ксения, с женским днем! Тостуемый пьет до дна.

– Чего звал?

– Тебе обязательно повод? Соскучился я за тобой…

В глазах судьи слезы, быстро хмелеть стал. В прежние, еще советские, времена они, как говорится, встречались. Ксения забегала после работы, они запирались вот прямо здесь, Егор обнимал ее и ласково спрашивал: “Угадай, Ксюша, кого сейчас будут иметь”. Эх, как молоды мы были… Он и сейчас пробует обнять ее, она мягко высвобождается.

– А, может, у меня этот, сексуальный всплеск? – говорит Егор.

Да уж какой там всплеск. По-настоящему судья всю жизнь любит одну женщину – Пугачеву. “За эту бабу, – говорит он, – я невинного человека убить готов”. И в Ксюше ценит превыше всего – голос. Споем?

– Не гони, – просит Ксения. – Позже.

– Давай тогда про божественное… – Егор откидывается на спинку дивана, жмурится. – Я люблю… Что у вас там за число зверя?

Поздно до нашего города доходят новости. Она принимается объяснять: штрих-код, ИНН, три шестерки, как на этой бутылке – ясно? Так на любом изделии. Многие против.

– Да зачем они нужны, будем говорить, три шестерки? Чего-то я не пойму. – Егор опять наливает.

Она не может сказать. Вроде для синхронизации.

– Ха-ха-ха, – смеется судья. – Для синхронизации у нас “Три семерки”! Поняла? Портвешок такой.

Егор веселый, и с ним тепло, весело. А чего не веселиться? Деньги есть, дело делает нужное, интересное. Зря она не стала юристом. Верочку вот хотела… Вспоминает утро, мрачнеет. Надо Егору знать про учителя: чужой человек в городе.

– Егорушка, ты-то меня поддержишь?

Егор умеет быть и серьезным. Всякий, кто замахивается на нашу… на эту… сама понимаешь, получит! По заслугам! По журнальному столику – хрясь!

– Мы с тобой, наши, будем говорить, отцы, деды землю отстояли. От немцев! И от французов! – Думает: – От поляков. – Красный стал, особенно лысина.

Поделилась, и легче сделалось. Бери гитару, петь будем.

Еще рюмочку. Ксения поднимает руку, распускает пучок. Волосы длинные, каштановые.

– Спой эту… “Куда они там все запропастились…”

Ксения улыбается, понимает: ей известна Егорова слабость. Проигрыш – и… Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Голос у нее высокий, чистый – как хорошо!

Судья гладит струны большим пальцем, грустит. Он тоже о смерти стал думать. Растерян, боится. Две птички желтенькие утром сегодня к нему залетели. Плохая примета, самая плохая, к покойнику. Ксения его успокаивает, как маленького:

– Желтенькие? Это ничего, к деньгам.

Ксения верующая, ей легче. А его в церковь – не тянет, нет:

– Нас как воспитывали? Что после смерти нет ничего, так? А теперь – и первые лица даже… Крестятся. Ну, поклоны не бьют, не хватало еще… Но ты вот, допустим, о чем Бога просишь?

Не под коньячок разговоры такие. О чем положено, о том и просит. О чем святые старцы просили… Ну что пристал?

– А, предположим, точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?

Ксения размышляет:

– Верочку не вернешь, страну тоже… Чтоб мне годиков двадцать – тридцать скинул, наверное. – Улыбается, как когда-то, э-эх… Давай, за все хорошее.

Засиделись, темнеет.

– Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком – стихи. О том же самом, но по-мужски, лучше. – Да, все мы смертны, хоть не по нутру / Мне эта истина, страшней которой нету, / Но в час положенный и я, как все, умру… Пронзительно. О главном. – Неохота за очками вставать, да он и так помнит. – Жизнь только миг, небытие навеки. / Та-та-та-т-там, что-то там такой, / Живут и исчезают человеки. Как в воду глядел товарищ.

Заморочил он ей голову. Чьи стихи? Его? – Нет, не угадаешь.

– Андропов это. Юрий Владимирович. Вот так вот. Лучше любых там… Слушай, Ксюш, какие слова: Но сущее, рожденное во мгле, / Неистребимо на пути к рассвету, оптимизм какой: Иные поколенья на Земле / Несут все дальше жизни эстафету.

Да, иные поколения, фу ты.

– У тебя, Егор, дети, внуки, все правильно. – Плачет, захмелела совсем. Вся в слезах. Всегда так, если выпьешь в пост.

* * *

Стук. Ксения утирает слезы. Это еще что за явление Христа народу? Исайкин! Задыхается, пот капает:

– Уже знаешь?

– Что – знаю?! Кто тебя пустил сюда? Ну-ка!

ЧП. Убийство. паша цыцын убит. Два часа назад. Не где-нибудь – в “Пельменной”!!!

Все трое начинают кричать, собираться, все рушится, падает, бегом, бежать! теракт! Почему сразу не известили? – Он и сам только узнал, в баре. – Дурак! Ты был там? Исайкин, а ты не пьяный? Ладно, беги вперед, догоним, или нет, подожди! Рукосуев куда-то уже звонит. Пошли, пошли! Путь оказывается длинным: Егор не то что бежать, не может быстро идти. Пыхтит:

– А ты говорила, птички.

Видели они теракты по телевизору: взрывы, фрагменты тел, но возле “Пельменной” совсем, можно сказать, тихо. Народ у нас спокойный, по вечерам отдыхает дома. “Скорая” вон отъехала. В “Пельменной” – милиционеры и прокурор, не смотрят на Ксению. Где убили? На кухне? Что Паша делал на кухне? Ага, вот и кровь. Ужас какой! Чем его? Ну да, ножом. Накурили-то, накурили! Мужчины, курите на улице, – надо взять ситуацию под контроль.