Онлайн книга «Человек эпохи Возрождения (сборник) »
|
Ксения не плачет, смотрит на Рухшону внимательно. Рухшона отводит взгляд, потом возвращает его на Ксению. – За своеволие, – говорит почти шепотом. – Любой грех простится, любой, но за ослушание, за своеволие – смерть. И ад. Вот первая и последняя правда про Верочку. – Есть такое слово: надо, Верочка. – А есть такое слово нехочется? – спрашивает та и смеется, она прямо слышит Верочкин смех. – По-человечески жалко, – Рухшона должна объяснить до конца. – Но по-Божески непослушание влечет за собой возмездие. Как пальцы в розетку – убьет. И вымолить из ада нельзя никого. Потому что отвечает каждый – самостоятельно. Рухшона говорит очень прямо, твердо, так и сообщают правду. За своеволие – смерть. Плачь – не плачь, чего уж тут непонятного? * * * – А СССР? Женщины сидят на нарах, между ними – еда, как в поезде, как будто они отправились в путешествие. СССР – это большая тема, Рухшоне есть о чем рассказать. Да уж, новейшая история по ней проехалась: Москва, Таджикистан, война. – Опасно, – вздыхает Ксения. – Я не боялась. Нет, никогда. Ксения так не верила ни одному человеку, как сейчас верит ей. Почему же распалась страна? – Засмотрелись на Запад. На лукавый Запад. Изменили предназначению. Как это выразить? Но тот, кто двигал, управляя / Марионетками всех стран… Не читать же “Возмездие”? – Отчего ж, почитай. Рухшона качает головой: нет. А почему? Сегодня для Ксении это была бы не первая встреча с поэзией. – Потому что, – говорит Рухшона, – правда не в ней, не в поэзии. Это ясно, что не в поэзии. Только есть ли она вообще – правда-то? – вот вопрос. – Да, – отвечает Рухшона, – есть. Есть, и называется коротко. Ну же, скажи! Рухшона смотрит ей прямо в глаза – так что и взгляда не отведешь, и произносит почти неслышно: – Ислам. – Ислам… – повторяет Ксения зачарованно. Она что-то такое предчувствовала, так ей кажется, но откуда, проведя здесь всю жизнь, могла точно знать? – А трудно… этой быть?.. – Мусульманкой? – Рухшона встает с нар, начинает ходить по камере. – Трудно, но выполнимо. Не невозможно. Молитва пять раз в день, короткая, месяц в году – пост, милостыня – небольшая, сороковая часть, и однажды в жизни – хадж, паломничество, если возможность есть. Вот столпы веры. А большего от нас и не требуется, разве что, говорит Пророк, добровольно. Имений не раздавать, не подставлять щек. Поклоняться Всевышнему. – А соседа любить? – Пожалуйста, если любится. Добровольно. А врагов любить совершенно незачем. Противоестественно любить врагов. Ислам запрещает противоестественное. – Любишь своих врагов, Ксения? Нет, конечно. Врагов не любит никто. – Как же стать мусульманкой? – спрашивает Ксения. Вроде игриво: мол, как вообще становятся мусульманами? – но чешет, чешет руку. С Всевышним нельзя кокетничать. Только честность, предельная. – Сказать при двух свидетелях: “Нет бога, кроме Бога, и Мухаммед – пророк Его”, – и все. Это символ веры наш, шахада. Где-то Ксения слышала слово, по телевизору. – Ля иляха илля ллах… – нараспев читает Рухшона. Необычно, красиво. – Не верь телевизору. Особенно про мусульман. Ксения направляется к двери, не за вторым ли свидетелем? Как у них быстро все! Не ожидала Рухшона такой стремительности: – Стой, – приказывает она. – Прежде вытрезвись. С этой минуты – не пить. И свинины не есть, потому что – мерзость. – Конечно, – кивает Ксения, – и сама не буду, и из меню уберу. – Работникам платить. – Да, да, правда, стыд. Еще что? Да, что еще? Еще – у Ксении власть. Это не просто так. Вопрос власти – центральный вопрос. Власть имеет огромную мистическую составляющую. Политика, жизнь и вера должны быть одно. – Кто возьмет себе власть и удержит, тот выделен Им, тот отмечен. Действовать надо – самой, не через этих, фантиков. Власть взять – всю. – Уже думала, – признается Ксения. – Да только тут как полагается? Кого люди выберут… Опять самоуправление, “юрчики”? И какое же место отведено Всевышнему? Нет, править всем должен Он – через нее, через Ксению. Та заметно приободряется: о, она сделает много хорошего для людей. Мечети вот в городе нет… – Мечеть – не главное, – перебивает Рухшона. – Я бы не начинала с мечети. Это почему это? – Построим мечеть, в самом центре. Люди будут ходить, у нас много черных. Есть земельный участок, есть план. Рассуждать о стройке привычно-легко: плана нету пока что, но сделаем. Насколько все же проще говорить о привычных вещах! Будет мечеть. Будет где помолиться Рухшоне, когда ее выпустят. Вдруг Ксения останавливается: – А ты вернешься? – Вся ее жизнь зависит от ответа на этот вопрос. – Заживешь у меня – хозяйкой. Зачем мне под старость одной такой дом? Рухшона пожимает плечами: как ей вернуться – после сегодняшнего? Да и чем бы ни кончились следствие, суд, все равно – выдворят, депортируют. Нет, нет, она удочерит ее. Деточка, доченька. – Совершеннолетнюю? При живой маме? Вздор. Надо толкового адвоката. Лишь бы она вернулась, повторяет Ксения, и получит все. А адвокат будет, самый-рассамый. Только вернись! Нужно ли Рухшоне Ксенино “все”? Она задумывается – впервые, кажется, за весь разговор. Возможно, ее назначение – обращать несчастных теток в истинную веру, в Единобожие, – там, где скоро она окажется. Вот, вероятно, зачем понадобились сегодняшние события. Рухшоне уже видятся колонны заблудившихся, грешных русских женщин, не обязательно русских – всяких, в одинаковых синих ватниках, серых платках. Она, Рухшона, им сообщит правду, укажет путь. – Не нужен самый-рассамый, давай попроще. А можно и без него. Не траться на адвоката, Ксения. – Почему ты так хочешь? – Не я так хочу. Потом поймешь. А теперь я устала. Иди. Ксения глядит на часы: да, время-то… Тяжелый был день. Пусть отдыхает, может, к утру передумает – про адвоката. Как знать? Завтра Рухшоне – в область. Ксения пробует что-то еще уловить – из ее интонации, из выражения лица. Но на нем уже ничего не читается – только крайнее утомление. Да, пора. Если б знать, когда снова… Они прощаются. – Аллах милостив, – говорит Рухшона. – Еще повидаемся. Ксения прижимает ее к себе, выше груди не достает, утыкается головой, обнимает и держит, держит, не оторваться… |