Онлайн книга «Пообещай»
|
– А мы собираемся к морю? – Мы? Конечно, собираемся. Она действительно являлась солнечным светом – нетускнеющим источником, воплощенной улыбкой. И, сидя в пройме развалившегося прохода, он поймал себя на мысли, что у Эмии очень нежная кожа – тонкая, белая, совершенно не загорелая. И шальные волоски, которые лезли ей то в глаза, то в рот. Дарину вдруг до странной тоски в груди захотелось ее обнять, притянуть к себе и забыть о том, как думать… – У нас ведь нет купальников… – буркнул он, смутившись. – И что? – Как мы… купаться? – Как? – она умела смеяться глазами – хитрыми и радостными. – Давай подумаем об этом в другом «сейчас»? * * * Солнце летнее, а вода весенняя – холодная, до визга, до пупырышек. Чтобы не замерзнуть, им приходилось двигаться – брызгаться, словно подросткам в летнем лагере, и еще прыгать с рук-трамплина. Прыгала, в основном, Эмия. Фыркала, зажимала нос, кивала – мол, готова, – а после, подброшенная Даром, с визгом плюхалась обратно в воду. – Давай наперегонки!.. А теперь назад… Греби, не отставай,… ты поддаешься! На берегу ни души. Туристы в эти края не заглядывали; местные были заняты более серьезными делами, нежели праздное времяпровождение на маленьком пляже. Пришлые же с удовольствием разгоняли своим барахтаньем стайки серебристых пугливых рыбок. Липли к бедрам Дара новехонькие, выбранные Эмией в местной лавке купальные трусы – синие, с оранжевыми морскими коньками. Он хотел с дельфинами, но она сказала, что эти идут больше, и он кивнул. Лениво волновалось крупными волнами могучее лазурное море, пыталось пенными накатами захватить сушу, но раз за разом сдавалось и отступало. Играло с песком, указывало людям: там суша, а здесь граница вод – моя территория. – Все, замерзла! Идем греться? И они, преодолевая отливающую от берега пену, двинулись к красному пляжному полотенцу и стоящей по обе стороны от него обуви. (David Modica – Grace of the King) – Представляешь, сколько еще всего, Дар? Ты сможешь взбираться на горы, прыгать с парашютом, путешествовать в самые дальние уголки планеты, исследовать, открывать, изучать… «Где на все это взять денег?» – вопрошало ее молчание справа, но Эмия, не поворачиваясь, с восторгом глядела на прибой. – Если бы я жила здесь всегда, я бы обещала себе наслаждаться каждой минутой. – Каждой… не получается. – Получается. – Нет, Эмия. Счастье, видишь ли, штука переменчивая. – Так наслаждайся грустью, страхом, печалью, одиночеством. Главное, наслаждайся. Вы не понимаете, насколько счастливы, имея в распоряжении боль. На нее вновь смотрели, как на существо с инопланетной логикой; в пластиковой бутылке заканчивалась вода – они пили из нее по очереди. Высыхала от солнца и ветра кожа; соль стягивала ее, заставляла зудеть. Дар отряхивал от песка лодыжку. – Предлагаешь… наслаждаться болью? – Конечно. Она – мрак, благодаря которому свет сияет ярче, она – то, что позволяет амплитуде чувств уйти в невероятную высь, она… – Эмия запнулась. – Сложно понять, когда не видел, что случается, если ее совсем нет. Вспомнился Астрей. Мирный, спокойный,… тусклый, как будто весь одинаковый. – Теряется острота, понимаешь? Дар не понимал. – Я видел ее слишком много – этой остроты, прости. С самого рождения и практически до сегодняшнего дня. И я никогда – повторюсь, – никогда ей не наслаждался. – Ты просто все это время жил не по той схеме. – По какой еще схеме? – Ну, схема на самом деле одна: запнулся, упал, поднялся, пошел, запнулся, упал, поднялся… – и так далее. Понимаешь? – А я? – А ты: запнулся, упал, лежишь-лежишь-лежишь. Думаешь, почему упал, зачем, чем ты это заслужил? Что будет, если поднимешься и пойдешь опять? А если упадешь снова? – То есть, по-твоему, я даже не пытаюсь выбраться из ямы? – У-у, – отрицательно качнулась русоволосая голова. – Ну, спасибо. Ветер как будто стал холоднее, или таковым ей почудилось мгновенное отчуждение Дарина, его колыхнувшаяся злость. – Что ты знаешь, – прорычал он тихо, – о моем детстве? О том, сколько боли способен вынести один-единственный человек? Как ты смеешь… судить? Она смела. Каждый день, будучи наверху. Но не здесь, не сейчас. – Я не сужу. И улыбалась, глядя на его тьму. Если бы он только знал, как сложно жить там, где совсем никто и никогда не злится. А Дарин был настоящим, живым и, значит, всяким. – Ты только что практически назвала меня трусом. – Я не называла! Кажется, он вновь сумел «понять» ее по-своему. – Это все ты – твоя голова… – Я?! – Ты! Ты просто боишься радости больше, чем боли… – Да? Значит, я дважды трус? – Я этого не говорила… Мерно качалась морская поверхность; катились по песку к ногам пенные барашки. Дар ненавидел себя – сейчас он возьмет и обидится. Не сможет побороть чувство, что его оскорбили, поддастся злости, наговорит гадостей. В итоге они рассорятся, разойдутся в стороны и далее будут смотреть Лаво каждый по своему маршруту. В одиночестве. «Ты упал в яму и лежишь-лежишь-лежишь…» Его душил бессильный гнев – он не лежит! Никогда не лежал, всегда боролся! И, наверное, чуть-чуть лежал, потому что… «чент, мать, интернат» – все сразу подчеркнуть. И в задницу – он посмотрит Лаво и без нее… – Эй… – Эмия передвинулась и теперь сидела на корточках прямо напротив него. Близко-близко. – Эй, я всего этого не имела в виду… – Отвянь. «Ну, вот… Еще одно-два гнилых слова, и расставания не избежать. Почему он не может молча? Или вежливо?» Никогда не мог, не хотел, потому что врать – это предавать себя. – Можно спросить? Она заглядывала ему в глаза, как назойливая мошка, как верный друг, от которого ему в эту минуту больше всего хотелось избавиться. – Мне уже хватило и вопросов, и ответов. – А… как у вас мирятся? Где-то чуть выше за утесом проехал грузовик – пророкотал и затих за скалой мотор. – Что? И потянул навстречу руки внутренний пацан – «мирись-мирись и больше не дерись». – Извиняются, – буркнул Дарин неприветливо. |