Онлайн книга «Пообещай»
|
Когда Эмия развернулась, чтобы пойти назад, то увидела стоящего в тени кустов Дара. Со сжатыми в полосу губами и белым (или ей показалось?) лицом. – Что ты собираешься делать? – напирал он, как прокурор в милицейском кабинете. – Что? Эмия тушевалась. – Ничего. – Ничего?! Они ругались прямо между кустами – вдали от спящего дома и его ничего не подозревающих постояльцев. – Ты знаешь, что самолет упадет, и ничего не собираешься делать? Дар мерз, как и она, но, озверев, не замечал, что трясется. – Она не сказала, что он упадет! – шипели в ответ. – Она сказала, что «неисправен». И это не значит, что обязательно упадет. – Ага! Или что взлетит. Или что приземлится! – Дар! – Что – Дар? Я не должен был этого слышать? А услышал, уж извини. И забыть не могу. Да и не хочу. Последнюю фразу он плюнул под ноги в таком презрении, будто напротив стояла не любимая женщина, а предводитель вражеской банды. А после в полном молчании развернулся и зашагал к отелю. Дальше ссорились уже в номере, в темной комнате, – то шепотом, то грозно поднимая тон: – Послушай, это не мы решаем, когда и где произойдет беда, но она всегда случается не просто так, понимаешь? И нельзя на нее влиять. Потому что, когда смерть проходит очень близко, она «будит» людей, заставляет их думать иначе, менять ценности. – Проходит близко? – едва бросил сгорбившийся на кровати Дарин. – Или когда накрывает? Чем они будут думать мертвые? – Они не обязательно… – Самолет неисправен, черт подери! – почти что кричал он, позабыв про людей в соседних номерах и ночь. – А я должен сидеть и ничего не делать? – А что ты собираешься делать? – Не знаю. Он стал другим – металлическим и очень-очень сосредоточенным. – Вот только меня удивляет, что ты ничего не хочешь с этим делать. Паузы после «ты» вполне хватило бы для любого изощренного ругательства. – Я знаю, что нельзя. Что у этих людей нет иного шанса, чтобы проснуться. Потому и не пошла работать в отдел катастроф. – Слушай, кто их формирует, а? – Жизненная Программа. – Программа? А программу кто формирует? – Я не знаю. – Точно не знаешь? Или скрываешь? – Я ничего от тебя не скрываю! И вообще… Они бранились так, будто никогда не целовались и не обнимали друг друга на палубе днем. – Что – вообще? Прежде чем ответить, Эмия молчала непривычно долго. Слишком долго для той искренней и чистой душой особы, с которой он привык иметь дело. – Если эти люди умрут, значит, их сочли безнадежными. – Безнадежными? – Дарин почему-то мгновенно осип. Долго смотрел в напряженное и хмурое женское лицо и качал головой, не находя слов. – Не знал, что в твоем словаре есть такое слово. Сказал, как признал: «Безнадежная тогда – это ты». А после сбросил ботинки и забрался под одеяло, как был – в майке и джинсах. * * * Она пробуждалась при солнечном свете и под пение птиц – размякшая и довольная. По обыкновению, еще не открыв глаза, принялась строить планы о том, куда они сегодня: в парк Альвелье или питомник диких кошек. Говорили, что в Лаво собраны очень редкие экземпляры животных из Красной Книги – вот бы увидеть. Но Дар в «зоотюрьму» не хотел – нужно спросить, не передумал ли? Эмия открыла глаза и вдруг отчетливо поняла, что находится в комнате одна. Беглый осмотр подтвердил: ни майки, ни джинсов, ни сумки, ни кроссовок. Ни, понятное дело, Дарина. Она бежала вниз по лестнице, как невротичная мама непутевого сына. К стоящему за стойкой Эрлу обратилась еще издалека: – Вы его не видели? Оказалось, видел. Пробудился от звона колокольчика в три ночи, вызвал, как просили, такси. Куда вызвал? В аэропорт. И, словно зная, что покажет новости в нужном месте и в нужное время, включился телевизор – щелкнул пультом один из завтракающих в смежном зале постояльцев. И тут же тайфуном новостей взорвался экран и голос ведущего. Показывали Дарина. Стоящего перед воротами к выходу на проверку с самодельным щитом в руках: «Самолет неисправен! Не садитесь!» Боже, где он взял щит? Когда успел нарисовать? Эмия, ощутив приступ дурноты и слабости, пошатнулась. В неверном и болезненном темпе заколотилось в груди сердце – пришлось взяться за стойку. – Не садитесь! Самолет неисправен! – кричал Дар, и пассажиры волновались. Понимали его речь, потому что рейс направлялся в Державу, и колыхались на месте, как водоросли. Лица бледные, обеспокоенные – к воротам проверки безопасности никто не спешил. Снимали нарушителя спокойствия с телефона. Телефон этот дрожал, и потому изображение скакало тоже. Какое-то время, заглушая звуки аэропорта, непонятно и быстро говорил телеведущий (видимо, запись транслировали не в прямом эфире), и за время его речи на Эмию трижды успел бросить взгляд удивленный Эрл. А потом она увидела полицейских. И то, как Дара попросили куда-то пройти. Увели. И вдруг новый кадр: Дарин выбрался из оков (как?!), удрал из-под надзора конвоя и теперь бежал, как чумной, по летному полю – маленький, машущий руками, сумасшедший. И снова его плакат крупным планом на экране: самолет неисправен… Его повязали опять, но только после того, как он успел добежать до самого судна и несколько раз проскандировать что-то глядящему из кабины капитану. А дальше ведущий. Взволнованные лица пассажиров, интервью, пассажиры, ведущий. Эфир закончился вздохом диктора, который подвел некий итог случившегося на Лавье, а после отложил бумагу. – Что он сказал? – спросила Эмия изумленного Эрла. – Что он… под стражей. И его в скорости… депортировать из страны. Она, бледная и нервная, попросила расчет. И такси. Самое срочное и быстрое из всех возможных такси в аэропорт. * * * Полицейская комната будто намеренно имела неприятный взгляду декор: унылые синие стены, отсутствие окон, единственную дверь в углу и стол грязного коричневого оттенка. На таких же грязных бурых стульях расположились Эмия и тот, кто задавал ей раздражающие вопросы – полицейский в фуражке. Тощий очкастый студент-переводчик притаился в углу возле огромного блеклого глобуса. – В который раз вам повторяю, – волновалась, как ураганное море, Эмия, – Дарин Войт неисправен… От нервов она не сразу подобрала правильное слово – прочистила горло, поправилась: |