Книга Иди через темный лес, страница 56 – Джезебел Морган

– Трудная семья, – оправдывалась я, опустив взгляд, пряча след выматывающих бессонных ночей. – Сами понимаете, отец совсем недавно погиб, а Марья так сильно переживает его смерть! Я почти все время в университете, просто не успеваю с ней говорить. Вот она и прячется в книги. Вы понимаете, это всего лишь ее психологическая защита от горя!

Конечно, какое-то время ее жалели. Ровно до следующего хамства.

И все повторялось сначала.

– Неужели ты не понимаешь, – отчаянно я пыталась достучаться до ее разума, – что с обществом нужно нормально взаимодействовать? Да, где-то быть вежливой, наступив себе на горло, да, где-то придержать язык и промолчать, как бы ни хотелось высказаться! Может хватит бодаться со всеми? Ты же только хуже себе делаешь!

Марья молчала, лениво переворачивая страницы очередной современной и кровавой сказки, в которую она погружалась с головой. Я еще пару минут постояла у нее за спиной, надеясь, что она снизойдет до ответа, но так и не дождалась. Вздохнув, я поплелась на кухню: ужин сам себя не приготовит.

Уже в дверях меня догнал звонкий и злой голос Марьи, едва подрагивающий от напряжения:

– Уж лучше я буду нелюбимым изгоем, чем стану лебезить ради подачек!

Я вздрогнула всем телом. Будь у меня в руках чашка – непременно выпустила бы и разбила.

Однажды я сама так огрызнулась в очередном споре с отцом, а Марья, вечно крутящаяся поблизости Марья запомнила и вот сейчас швырнула мне в спину напоминание о том, что я сама забыла свои принципы и убеждения.

Я тихонько вздохнула, но отвечать не стала. Когда-нибудь она поймет, что такая принципиальность простительна, когда тебе ни о ком, кроме себя, заботиться не надо. А как только ты взваливаешь на себя сизифов камень ответственности за другого человека, будь добр, запомни: сначала благополучие подопечного, и только потом – принципы.

Марья обязательно поняла бы меня. И простила.

Марь…

Светлые глаза, вечно растрепанные волосы, упрямо сжатые губы.

Я раздраженно хлопнула входной дверью, словно отрезая от себя все проблемы длинного, выматывающего дня. Сейчас я была дома, в своей крепости. Можно прислониться спиной к стене и, прикрыв глаза, медленно сползти на пол, переводя дыхание. Можно забраться с чаем и книгой в кресло, и ее страницы станут моим щитом от дамоклова меча грядущего дня.

Можно отдохнуть и набраться сил для очередной битвы с миром за благополучие моих родных.

– И чего расселась? – визгливо заблажила мать, выглянув из кухни. – Хочешь, чтоб об твои ноги все спотыкались?!

Я закрыла глаза, досчитала до десяти и медленно поднялась. Все в порядке. Сейчас я сделаю себе чай, закроюсь в комнате и отдохну. Нужно просто сделать еще одно усилие. Главное, не обращать внимание на мать, не ругаться с ней – ничем хорошим это не закончится, только сил потрачу столько, что уже только вечный отдых поможет.

Стоило мне упасть в кресло и расслабленно выдохнуть, чувствуя, как начинают ныть задубевшие мышцы, как мне на колени плюхнулась мелкая, жаждущая внимания.

– Чего тебе, пушистая? – не открывая глаз, поинтересовалась я замогильным голосом.

– А ты сегодня будешь шить? – Её звонкий голос ввинчивался в голову, вызывая мигрень. – Можно, я помогу? Я умею! У нас уже был урок труда, и я выучила целых три стежка!

– Нет, пушистая, – я вздохнула, аккуратно спихивая назойливую младшую сестру с колен. – Не буду.

Она так удивилась, что покорно сползла на пол.

– А когда будешь? Ты же каждую осень кучу красивых платьев шьешь! Я тоже так хочу!

– Я больше не шью, – терпеливо принялась объяснять я, чуя, что иначе не знать мне покоя. – Я сейчас учусь и работаю, потому что маме плохо, а деньги у нас заканчиваются. А шить мне некогда.

Я постаралась подавить болезненный вдох. Объяснить то же самое ребятам в реконструкторском клубе оказалось сложно. Они смотрели на меня, как на предательницу:

– Слушай, – говорил, едва сдерживая крик, наш главный. – До фестиваля месяц. Без твоей помощи мы просто не успеем пошить все костюмы!

– Вадь, я все понимаю. Но я предупреждала, что уйду, предупреждала еще весной!

– Так помоги нам с костюмами и вали!

– Так заплатите мне за них, – огрызнулась я и тут же прикусила язык. Я не хотела говорить им, что дома уже которую неделю из еды пустые макароны, сестре к учебному году нужна новая форма, мать стремительно пропивает остатки денег, а студентам за работу платят копейки, даже если работать все свободное время, безжалостно выгрызая его у сна.

Мне было стыдно, невыносимо стыдно говорить о проблемах в семье, особенно, о мамином алкоголизме. Я еще надеялась, что она успокоится, наконец, смирится со смертью отца и вспомнит, что в ее жизни еще есть мы.

Я не знаю, что должно было бы произойти, чтобы я вывалила грязное белье перед другими, пусть и считала их своими друзьями.

Чтобы как-то сгладить эффект от прошлой реплики, я уже мягче сказала:

– Вадим, поверь, я просто физически не успеваю вам помочь. Все что я могу, поискать кого-то другого.

Он только скривился и отмахнулся: иди, мол, без тебя найдем. Тогда было безумно обидно. Сейчас, невидящим взглядом пялясь в книгу и не разбирая ни строчки, я чувствовала себя виноватой и перед ними.

Из размышлений меня вывел очередной писк сестры, жаждущей внимания. Со вздохом я повернулась в ее сторону:

– Что случилось?

– Помоги мне с домашним заданием! – с улыбкой Марья протянула мне тетрадь с ровными рядами цифр. Я недовольно покосилась на часы: двенадцать минут из получаса, щедро оставленного на отдых, уже истекли.

– Ты сама не справишься? – безнадежно уточнила я, понимая, что общительная сестра не отстанет. Не к матери же ее посылать!

– Справлюсь! Но вдвоем веселее.

В последнем она ошиблась. Я старалась выгадать хоть пять минут перед очередным погружением в омут работы и объясняла примеры скупо, не отвлекаясь на шутки Марьи и щебечущую болтовню. Она быстро заскучала и, едва дождавшись, когда я решу ей задания, с обиженным вздохом заявила:

– Ты скучная!

– Я уставшая, – поправила ее я, глядя на часы. Читать уже не имело смысла, осталось только закрыть глаза и мысленно отсчитывать последние минуты отдыха.

Марья насупилась и отвернулась. Наверное, стоило обнять малышку и уверить, что я по-прежнему люблю ее и ценю, в конце концов, сестра у меня только одна. Но я просто не нашла в себе сил пошевелиться, пока требовательно не пропищал таймер.

Какие же у нее глаза? Светлые – серые или голубые?

Я тянулась от воспоминания к воспоминанию, они выцветали и рассыпались, как тонкая бумага от убийственного жара. Я перебирала их, как елочные шарики, когда-то разноцветные, но давно уже выцветшие, побелевшие. И они трескались под пальцами, рассыпались мелкими осколками, раня пальцы, ничего не оставляя после себя.