Онлайн книга «Волоколамское шоссе»
|
Пожилой солдат-парикмахер, честь честью обряженный в белый халат, брил командира дивизии. – Входите, сейчас освобожусь. Присаживайтесь, – сказал Панфилов. – Товарищ Зайченко, поспешайте. – Еще машиночкой пройдусь по шее… Подмоложу сзади. – Нет, нет. До следующего раза. Парикмахер неодобрительно крякнул. Исчерна-загорелая шея Панфилова действительно уже поросла седоватым пушком. Казалось бы, еще совсем недавно, в первые дни затишья, я видел ее начисто остриженной. Да, ведь уже больше двух недель длится передышка. С едва слышным шелестом бритва снимала белоснежную пену со щек генерала. Обнажились глубокие складки вокруг рта. Постепенно от пены очищался подбородок твердого рисунка, упрямый, крутой. Еще движение бритвы – и стала видна мягкая выемочка в середине подбородка. – Когда же, товарищ генерал, по-серьезному займемся? – спросил парикмахер. – Вот заработаем гвардейскую, тогда подмоложусь. Предамся в ваши руки. Обещаю. Панфилов шутил. Однако и в шутке, как известно, приоткрывается душа. Недавно несколько особо отличившихся дивизий Красной Армии получили звание гвардейских. – Но и вы мне обещайте, – продолжал Панфилов, – в такой день, если он придет, не оставлять меня небритым. Пусть хоть земля ходуном ходит, а вы… Генерал лукаво прищурился. Мне вспомнился его рассказ о том, как немецкие танки, ворвавшиеся в Волоколамск, приблизились к штабу дивизии. «Обстановочка, товарищ Момыш-Улы, была та»… Следовало успокоить мою штабную публику. Решил побриться, вызвал парикмахера. А на улице грохот, пальба… Парикмахер бросил бритву, кисточку, сбежал… Но ничего, еще часика три там продержались». – А вы, товарищ Зайченко, должны оправдать свою фамилию. Парикмахер обиженно опустил бритву. – Товарищ генерал, опять вы… Уже добрались и до фамилии… – Нет, вы меня не поняли. Я сказал: оправдать свою фамилию. Репутация у зайца неважнецкая, но на самом-то деле… Панфилов выпростал руку из-под подвязанной вокруг ворота салфетки, его сухощавые пальцы сложились щепоткой, как бы что-то ухватив. – На самом-то деле у зайчишки мужественное сердце. Доводилось вам слышать, товарищ Момыш-Улы, что заяц-степняк выдерживает взгляд орла? – Да, я человек степной. Слышал. – Видите, не выдумал… Мне говорили так: нацелившись, птица гадает с высоты на зайца. А тот глядит на хищника и задает стрекача только тогда, когда орлу-зайчатнику уже поздно менять направление. Вот он каковский, серенький заяц! Чего же обижаться? Бритье закончено. Свежо блестят спрыснутые одеколоном смуглые щеки генерала. Парикмахер складывает свое походное хозяйство. Панфилов смотрит в зеркало, касается пальцами выбритой кожи. – Чистенько. Отлично. – И обращается ко мне: – Вам известен, товарищ Момыш-Улы, секрет чистого бритья? Думаете, лишь острое жало? А ну, спросим у мастера. Парикмахер прокашлялся. – Намылка много значит. – Не угодно ли: намылка. Этому меня еще в первую войну учили старые солдаты: намыливай и намыливай. И еще намыливай. – А в Литве, – сказал парикмахер, – работают, товарищ генерал, так: мастер намылит, а потом еще втирает пальцами. – Втирает? – Панфилов рассмеялся. – Вы слышите, товарищ Момыш-Улы? А? Он вновь погладил подбородок, застегнул воротник кителя, встал. Я тоже поднялся. – Одним словом, победа куется… – Генерал прищурился. – До бритья. До первого касания бритвы. Вы меня понимаете? Разумеется, я понимал: о чем бы он ни заговорил, его мысль возвращалась к предстоящему сражению. Неотступное размышление, вынашивание идеи боя – иных слов не подберешь, чтобы выразить состояние Панфилова. Он повернулся к парикмахеру: – Так, значит, обещаете? Ну, по рукам! Спасибо! Идите. Мы остались вдвоем. Панфилов оглядел меня. – Вы, кажется, в обновочке? Действительно, я приехал в новой стеганке, слегка суженной в манжетах и ушитой в талии. Перехваченная поясным ремнем, она, эта телогрейка, конечно, отличалась от обычного грубого ватника. – Замечаете, – продолжал Панфилов, – что в последнее время командиры у нас стали франтоваты? Добрый знак! Ну-с, привезли грамотку? Я подал генералу документ. Панфилов развернул бумагу, долго всматривался. На столе лежала раскрытая коробка папирос. Рука генерала потянулась туда, он взял папиросу, стал разминать в пальцах, спохватился, протянул коробку мне: – Закуривайте, товарищ Момыш-Улы. На свет из кармана его кителя появилась поблескивающая никелировкой зажигалка. – Уж и бензин первостатейный, – сказал он, – а иной раз все-таки капризничает. Штучка с секретом. На минуту зажигалка спряталась в его сжатой ладони. Панфилов продолжал читать схему. Потом высек огонь. Мы задымили. – Рекогносцировку на конечных пунктах делали? – Да, товарищ генерал. – Кто делал? – Командиры рот. А на четвертом и на пятом направлениях побывал и я. Генерал задал еще несколько вопросов, потом ласково похлопал меня по плечу. Видимо, документ его удовлетворил. Впрочем, следует сказать сильнее: доставил удовольствие. Ведь если подчиненный понял, схватил твою мысль, сделал именно то, чего ты ждал, чего хотел, – это большая радость. – Разрешите передать документ в штаб? – произнес я. – Нет, поступим иначе. – Взяв трубку полевого телефона, Панфилов вызвал оперативный отдел штаба дивизии, к кому-то обратился: – Зайдите ко мне. Хочу вам показать, как отрабатывают документы в батальоне. Такова была похвала генерала. Потом он спросил: – Команда истребителей танков у вас выделена? Уже не первый раз, как вы, наверное, помните, он задавал этот вопрос. – Да. Взвод. – Взвод? Целиком? Вы, следовательно, людей не отбирали? – Во взводе, товарищ генерал, люди сжились. Друг другу верят. – Вы, возможно, правы… Кто командир? – Лейтенант Шакоев. – Дагестанец? Мотоциклист? Сорвиголова? Я ответил кратким «да». Будучи до войны преподавателем института физической культуры в Алма-Ате, Шакоев действительно приобрел там некоторую известность как участник конских ристалищ и мотоциклетных гонок. – Пожалуй, подойдет, – сказал генерал. – Военный человек должен быть немного озорным. Да, подойдет, Пришлю ему в помощь на денек одного командира, который сколотил крепкий отрядик истребителей. – Панфилов подумал. – Да, только на денек. Ждите, товарищ Момыш-Улы, моего посланца. |