Онлайн книга «Волоколамское шоссе»
|
Минуло семь-восемь дней, как я принял батальон. Мы были уже обмундированы и вооружены; уже работали с винтовкой, окапывались, перебегали, ползали, маршировали. Однажды вечером мы получили приказ: выступить с рассветом в пятидесятикилометровый марш, достичь одной отметки в долине реки, заночевать там и к исходу следующего дня, вновь проделав те же пятьдесят километров, вернуться в Талгар. Столь же тяжелые маршруты были даны и другим батальонам – генерал Панфилов втягивал дивизию в переходы. Люди с вечера готовились к маршу, ночью отдыхали, а на зорьке, когда еще не выкатилось солнце, батальон был выстроен. Вам, не побывавшему солдатом, наверное, показалось бы, что перед вами грозная воинская часть: ряды хорошо выровнены; на винтовках поблескивают новенькие штыки; бойцы, как один, в полном снаряжении; как один – в скатках, с противогазами и саперными лопатками в зеленоватых невыцветших чехлах, со стальными касками, притороченными к вещевым мешкам; на поясных ремнях, слегка оттягивая их, висят гранаты и подсумки с боевыми патронами – по сто двадцать на бойца. Слегка оттягивая… А у многих и не слегка – глаз сразу отметил это. Я видел нетуго свернутые, разбухшие скатки; вещевые мешки с неподтянутыми лямками; гранатные сумки, свисающие на живот. Лишь немногие выделялись настоящей солдатской подгонкой. Среди таких был Курбатов. Вызвав Курбатова из строя, я сказал: – Товарищи! Вот младший командир, который подготовил снаряжение для марша, как положено солдату; на марше ему будет легче, чем другим. Посмотрите, как у него все прилажено, как подтянут у него ремень! Я двадцать раз объяснял вам это, показывал, но вы все-таки не понимаете. Наверное, мой язык недостаточно остер. Больше говорить я не буду, я предоставлю слово вашей скатке, вашей лопате, вещевому мешку. Пусть они поговорят с вами. Думаете, у них нет языка? Есть! И поострей, чем у меня! Боец Гаркуша, ко мне! Подбежал всегда улыбающийся курносый Гаркуша. Гранатная сумка сползала у него наперед и болталась на ходу. – К маршу готов? – Готов, товарищ комбат. – Становись рядом с Курбатовым. Боец Голубцов, ко мне! У Голубцова скатка была так толста, что налезала на щеку. Вещевой мешок лежал не на спине, а на мягком месте. – К маршу готов? – Готов, товарищ комбат. – Становись рядом с Гаркушей. Набрав таким образом человек десять, на которых все особенно обвисло, я поставил их в голове колонны. – Батальон, смирно! Напра-во! За мной, шагом марш! Мы двинулись. Я пошел рядом с теми, кого вызвал, кося на них глазом. Минут десять – пятнадцать они шагали легко. Гранатная сумка все время чуть-чуть постукивала Гаркушу между ног. Наконец к сумке потянулась рука, чтобы сдвинуть. Голубцову захотелось оттолкнуть скатку – грубый шинельный ворс стал натирать шею. Третьего саперная лопата ударяла по заду. Они на ходу поправляли – это не помогало. Еще через десять минут Гаркуша перегнулся назад и выпятил живот, чтобы сумка не болталась. Поймав мой взгляд, он через силу улыбнулся. Голубцов, вертя шеей, старался лицом отпихнуть скатку. Ему стал досаждать и вещевой мешок. Сунув руку под лямку. Голубцов хотел незаметно подтянуть мешок вверх. А Гаркуша уже не выпячивал живота. Он шел скособочившись и замедляя шаг. Я приказал: – Гаркуша! Шире шаг! От Курбатова не отставать! Проклятая сумка опять стала ударять. Так мы прошли шесть километров. Я опять показал бойцам Курбатова, потом крикнул: – Гаркуша, ко мне! Он подбежал, согнувшись. В строю засмеялись. – Ну, Гаркуша, докладывай. К маршу готов? Он мрачно молчал. – С гранатной сумкой говорил? – Говорил. – Ну, расскажи бойцам, что она тебе сказала. Он молчал. – Расскажи, не стесняйся! – Чего им рассказывать? Наш брат словам не верит, дай, скажет, пощупать. – Ну, пощупал? – Я-то ее не щупал, а вот она… Бойцы хохотали. Отведя душу, смеялся и он. Я подозвал Голубцова – вспотевшего, с натертой докрасна шеей. – Посмотрите-ка, товарищи, теперь на этого. С тобой скатка побеседовала? Вещевой мешок беседовал? Расскажи, чему они тебя учили? Заставил и Голубцова говорить перед бойцами. Так, одного за другим, продемонстрировал всех, кого особенно помучили вещи. Потом сказал: – Кому тяжело идти, когда толста скатка, когда гранатная сумка не на месте, вещевой мешок не на месте? Бойцу или командиру батальона? Бойцу! Я двадцать раз это объяснял, но вы, наверное, думали: «Ладно, сделаем для него, чтобы не приставал!» И делали кое-как. А оказалось, не «для него», а для себя. Некоторым вещи уже втолковали это. Сейчас, на привале, пусть каждый заново подгонит снаряжение. Если увижу, что и теперь кто-нибудь меня не понял, того вызову из строя – пусть при мне побеседует с вещами, пусть убедится, что у них язык поострей, чем у меня. После этого привала мне уже не пришлось никого вытаскивать из строя. Никто не захотел беседовать с вещами. Батальон опять двинулся. Пятьдесят километров по июльскому солнцу – нелегкая дистанция, особенно для людей, не втянутых в походы. Смотрю, роты растягиваются, кое-кто начинает отставать. Сделал замечание командирам. Через некоторое время проверяю строй вновь. Замечания не помогли, колонна растягивается все длиннее. Поговорил с командирами резче. Опять не подействовало. Командиры сами устали, некоторые ковыляли. Я выехал вперед и крикнул: – Передать по колонне: командира пулеметной роты в голову колонны! Через четверть часа прибежал, запыхавшись, длинноногий Заев. – Товарищ комбат, явился по вашему приказу! – Почему ваша рота растянулась? Когда будете соблюдать дистанцию? Пока не наведете порядка, до тех пор буду вызывать в голову колонны. Все. Идите! А ведь бежать в обгон батальонной колонне не легко: это почти километр. Потом таким же манером вызвал командира второй роты Севрюкова. Это был пожилой человек, до войны главный бухгалтер табачной фабрики в Алма-Ате. Нагнав меня, он не сразу отдышался. Выслушав, Севрюков сказал: – Людям, товарищ комбат, очень тяжело. Нельзя ли сложить часть груза на повозки? Я ответил: – Выбейте эту дурь из головы! – Но тогда как же, товарищ комбат, быть с отстающими? Как заставить, если человек не может? – Чего не может? Выполнить приказ? |