Онлайн книга «Горлов тупик»
|
– Сынок, ты че, правда, че ли, сожительствуешь с этой, с Голубевой Шуркой? Влад напрягся. Он велел Шуре молчать, да и не могла она проболтаться. Во-первых, некому, во-вторых вообще не болтлива. И старуха Голубева наверняка молчала, с соседями не делилась. – Валерка, Никитича внук, видел вас вместе в кино. – Мать обиженно шмыгнула носом и вытерла уголком платка сухой любопытный глаз. Влад выругался и процедил сквозь зубы: – Обознался твой Валерка. Мне по киношкам шляться некогда и сожительствовать некогда, на работе запарка, поспать-поесть не успеваю. – Че, нету бабы у тебя, че ли? – мать прищурилась. – Ты молодой, здоровый, как же без бабы-то? – Постоянной нет, так, от случая к случаю, разные. – Точно не Шурка? – Точно, мам, точно, не волнуйся, тебе врать не стану. – Уф-ф, прям от сердца отлегло, слаф-те-хос-спади! – Она размашисто перекрестилась. – Валерке-то я сразу сказала, мол, быть не может, обознался ты. А сама переживаю, прям не могу: вдруг правда? Ну, думаю, тогда беда, и до моего сыночка добрались эти изверги рода человеческого. – Что ты имеешь в виду? – Да то самое! – Мать понизила голос: – Старуха-то Голубева из них, из жидов, а Шурка ведьма! Вот третьего дня… – Погоди, – перебил Влад, – давай-ка по порядку. Откуда информация про национальность Голубевой? – От верблюда! Если говорю, стал-быть, знаю! – Мам, я серьезно спрашиваю – откуда? – Сердцем чую! Ты на рожу ее посмотри внимательней, типичная жидовка! А Шурка точно ведьма! На вид прям куколка, конфетка, такие вот они и есть самые опасные! Приворожит, заморочит, и сам не заметишь, как всю силу твою мужскую из тебя вытянет. – Ну, мне это точно не грозит. – Влад жестко усмехнулся. – Да хос-спади-помилуй, тьфу-тьфу-тьфу, – мать постучала по комоду, – я ж не про тебя, сынок, я так, для примеру, на всякий случай. Дядя Валентин тем временем сидел в одиночестве за столом, потихоньку наливал себе водочку, закусывал пайковой копченой колбасой, к разговору не прислушивался и вдруг встрепенулся, поднял вверх палец, изрек: – Ты матери верь, материнское сердце вещее! Это на службе ты майор и начальник, а для матери как был дитем, так и остался. – Он рыгнул. – Тонь, ты ему про бок-то расскажи! – Расскажу, если перебивать не будешь, – добродушно огрызнулась на него мать. – Про какой бок? – спросил Влад. – Да про мой, правый. – Она вздохнула, жалобно покряхтела. – Значит, иду по колидору, третьего дня, навстречу Шурка, прям барыня-королевна, платье шелковое, сережки драгоценные сверкают, глядит на меня, лыбится: «Здрас-сти, Антонина Ефремовна, как ваши дела? Как здоровье?». Ну, я ей культурно отвечаю: «Спасибочки, не жалуюсь». Только до комнаты дошла, чувствую – в боку закололо, аж скрючило, дыхнуть не могу. Ну, думаю, беда, наколдовала ведьма, сглазила! И, главное дело, в полуклинику-то теперь не сунешься, там жиды только и ждут, чтоб русского человека до смерти залечить! Дядя опять встрял: – На прошлой неделе в полуклинике взяли младенца, под видом лечения кровь из него выпустили и в мацу свою намешали. В аптеке все отравленное продают, даже вату ядом прыскают! Влад вдруг вспомнил, как в целях обработки Вовси жаловался на вымышленную болезнь матери, и мрачно спросил: – Мам, бок прошел? – Слаф-те-хос-спади, рассолу капустного попила, полежала, и отпустило. Да ты не тревожься, сынок, наша порода крепкая. Ты вот скажи, скоро их, наконец, выселять из Москвы начнут? – Скоро, мам, теперь уж скоро. – Влад приобнял ее и тихо добавил: – Гляди, не болтай. – Сынок, я ж только с тобой, по секрету. Чай, не дура, понимаю, – она прижалась щекой к его плечу, – ты уж там похлопочи, чтоб комнату нам не прозевать, когда этих двух жидовок выселят, а то желающих-то много. * * * Юре нравилась дорога, соединявшая платформу Куприяновка с поселком Раздольное, особенно та ее часть, где бетонка пересекала березовую рощу. Даже в лучшие их с Верой времена визиты к родственникам на дачу почему-то оставляли неприятное чувство, но стоило войти в рощу, сразу отпускало. Просто шагай себе, дыши, любуйся пейзажем, весной и летом слушай птичий щебет, осенью – сухой шелест огненных и золотых листьев, зимой – тишину и сонный скрип березовых стволов. Этот путь он проходил в одиночестве, иногда с Глебом. Вера, как большинство обитателей элитных поселков, на дачу и с дачи ездила только на машине. Передвигаться общественным транспортом, электричкой, пешком в их тесном мирке было не принято. Сейчас, поздним январским вечером казалось, безлюдная дорога и березовая роща живут сами по себе, вне времени и пространства. Снег кончился, небо расчистилось. Юра иногда останавливался, задирал голову, придерживая шапку, смотрел на звезды и опять возвращался в лето пятьдесят седьмого. Накануне закрытия фестиваля его неожиданно вызвали на Кузнецкий. Там обитал в аскетически-строгом кабинете кадровик Типун Карп Афанасьевич, мягонький, кругленький, бело-розовый, как зефир. Густые седые волосы всегда идеально подстрижены и уложены. Курсанты шепотом злословили: наверняка на ночь натягивает на свою шевелюру специальную сеточку и пользуется синькой для поддержания сверкающей белизны. Юра увидел его впервые на похоронах отца. Позже узнал, что кадровик большой любитель посещать похороны, независимо от того, какие отношения были у него с покойным. Каждому курсанту, у которого погиб отец, он рассказывал одинаковые сказки про крепкую многолетнюю дружбу с отцом, иногда даже слезу пускал. На собеседованиях Типун обращался к Юре «сынок» и повторял, что в память о «дорогом друге Глебушке» намерен пристально, по-отцовски, следить за его учебой и службой. «Глебушкой» отца никто никогда не называл, он терпеть не мог уменьшительно-ласкательные суффиксы. Одиннадцатого августа пятьдесят седьмого Типун встретил Юру чуть не с распростертыми объятиями, долго тряс руку, усадил, предложил чайку. Дальше – несколько минут задушевного трепа ни о чем, шутки-прибаутки, дежурный анекдот про воробья в навозе, и вдруг будто удар под дых: – Ну че, сынок, как успехи с жидовочкой-то? В первое мгновение Юре показалось, что он ослышался, и лишь когда Типун выложил перед ним дюжину фотографий, ощутил силу удара. На фотографиях он и Надя шли под руку, стояли в толпе, разговаривали, смеялись, целовались. – Охмурил ты ее грамотно, молодец. – Кадровик быстрым движением сгреб снимки, оскалил стальные зубы. – Интересненькое че нарыл? |