Онлайн книга «Когда пируют львы. И грянул гром»
|
Мозолистым пальцем он зажал отверстие горящей трубки. Шон заметил, что палец этот искривился и покрылся рубцами от спускового крючка десятков тяжелых винтовок. – Ты в ополчении никогда не бывал, jong? [10] – Нет, сэр. – Самое время, – заметил Эразм, – самое, черт возьми, время. Со стороны обрыва послышался свисток паровоза, и Шон вздрогнул – его страшно мучило чувство вины. – Ну вот и поезд. Эразм встал со скамейки. На платформу со свернутым красным флажком в руке вышел начальник станции. Сердце Шона болезненно сжалось. Мимо них, с шумом выпуская пар и скрипя тормозами, проехал паровоз. Единственный пассажирский вагон остановился точно рядом с деревянной платформой. Эразм выступил вперед и протянул Уайту руку. – Goeie More [11], Стеф, – сказал Уайт. – Доброе, Уайт. Говорят, ты у нас теперь новый председатель. Поздравляю. – Спасибо. Ты получил мою телеграмму? – проговорил Уайт на африкаансе. – Ja. Получил. Сообщил ребятам, завтра все будем в Теунис-Краале. – Отлично, – кивнул Уайт. – Заодно пообедаем. Есть о чем поговорить. – Это о том, о чем я думаю? – плутовато усмехнулся Эразм. Борода вокруг его рта пожелтела от табака, коричневое лицо покрывали морщины. – Завтра все расскажу, Стеф, – подмигнул ему Уайт. – А ты пока что готовь свой старый дульнозарядник, а то, боюсь, его уже моль поела. Оба дружно рассмеялись: один – густым басом, другой – скрипучим старческим хрипом. – Забирай сумки, Шон. Едем домой. Уайт взял Аду под руку, и вместе с Эразмом они двинулись к коляске. На Аде было новое платье с рукавами, широкими у плеча и узенькими у локтя, а голову украшала широкополая шляпа со страусовыми перьями. Выглядела она очаровательно, но когда слушала их разговор, лицо ее выдавало некоторое волнение. Что ж тут удивительного – женщины… они всегда ждут надвигающейся войны без всякого энтузиазма, не то что мужчины, которые радуются, как мальчишки. – Шо-он! Страшный рев Уайта Кортни разнесся по дому; преодолев коридор, он легко проник в гостиную, несмотря на закрытую дверь. Ада опустила на колени вязанье, и на лице ее появилось несколько неестественное выражение полного спокойствия. Шон встал. – Надо было все рассказать раньше, – тихим голосом пролепетал Гаррик. – Надо было еще за обедом. – Да не мог я, возможности не было. – Шо-он! – снова донесся крик из кабинета. – Что случилось на этот раз? – спокойно спросила Ада. – Ничего страшного, мама. Не беспокойся. Шон направился к двери. – Шон… – испуганно сказал Гаррик, – Шон, ты же не станешь… то есть ведь не обязательно говорить… – Он замолчал и сгорбился на стуле – в глазах у него стояла отчаянная мольба. – Не беспокойся, Гаррик, я все улажу. Уайт Кортни стоял, склонившись над столом. Между сжатыми кулаками лежал журнал учета скота. Когда Шон вошел и закрыл дверь, отец поднял голову: – Что это такое? – Он ткнул в журнал огромным квадратным пальцем. Шон открыл рот и тут же закрыл его. – Ну, что молчишь? Я слушаю. – Понимаешь, папа… – К черту «понимаешь, папа»! Ты мне объясни, как это вы умудрились за неделю угробить половину быков на этой ферме! – Где же половину, всего только тринадцать, – ответил Шон; это чудовищное преувеличение больно задело его. – Всего только тринадцать?! – заорал Уайт. – Всего только тринадцать?! Боже милостивый! Может, сказать тебе, сколько это будет наличными? Или, может, сказать тебе, сколько это будет в тяжелой работе, времени и заботах? – Я это знаю, папа. – Он это знает! – Уайт тяжело дышал. – Да, ты у нас все знаешь. Что тебе ни скажи, ты все знаешь. Знаешь даже, как прикончить тринадцать голов первоклассного скота. – Папа… – Да что ты заладил «папа, папа»! – Уайт громко захлопнул тяжелый журнал. – Ты объясни просто и ясно, как вы умудрились такое сделать? Что это значит – «отравление раствором»? Ты что, поил их этим раствором? Или вдувал им в задницу? – Раствор оказался слишком крепким, – сказал Шон. – И почему это раствор оказался слишком крепким? Сколько ты его разбавлял? Шон глубоко вздохнул: – Четыре бочонка. В кабинете повисла тишина. – Сколько-сколько? – тихо переспросил Уайт. – Четыре бочонка. – Ты что, рехнулся? Совсем, что ли, спятил, черт бы тебя побрал? – Я не думал, что им будет вредно. Шон уже успел позабыть все слова из своей тщательно отрепетированной речи и теперь просто повторял то, что слышал от Гаррика. – Было уже поздно, и нога у меня… – Шон запнулся, а Уайт изумленно уставился на него, и недоумение исчезло с его лица как не бывало. – Гаррик! – сразу понял он. – Нет! – крикнул Шон. – Это не он, это я сделал! – Ты мне все врешь. Уайт вышел из-за стола. В голосе его звучала уже новая нотка: он сыну не верил. И насколько Уайт помнил, такое случилось впервые. Гнев на сына вспыхнул еще сильнее. Он уже забыл про быков, теперь он разозлился на то, что сын ему лжет. – Черт меня подери, я научу тебя говорить правду! Он схватил со стола плетку. – Не бей меня, папа. – Шон отступил назад. Уайт поднял плетку и с размаху нанес удар. Плетка свистнула в воздухе, Шон увернулся, но кончик все-таки попал по плечу. Шон охнул от боли и поднял руку. – Ты врешь мне, паршивец! – заорал Уайт и нанес удар сбоку, как косят пшеницу, и на этот раз удачно: плетка обвилась под поднятой рукой Шона вокруг спины. Удар разрезал рубашку, как бритва, ткань упала и обнажила идущий вдоль ребер и по спине красный, распухающий на глазах рубец. – А вот тебе еще! Развернувшись всем телом, Уайт занес плетку, но тут вдруг понял, что сильно ошибся. Шон уже не держался за место, куда пришелся удар плетки; кулаки его низко опущенных рук были крепко сжаты. Кончики бровей торчали вверх, придавая лицу выражение сатанинской ярости. Лицо было бледно, губы раздвинулись, обнажив оскаленные зубы. Синие глаза потемнели, в них металось черное пламя – он решительно и твердо смотрел отцу прямо в глаза. |