Книга Дороги скорби, страница 21 – Павел Серяков

— В самом.

— И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего?

— Я негордый.

— Ну-ну.

— Генрих, — я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. — Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь.

Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил:

— Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига.

— Так, — Чайка утвердительно кивнул головой. — Пока все верно.

— Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил.

— Тебя это смущает? — Чайка ухмыльнулся. — Как, впрочем, и многих.

— М-м?

— Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь.

— Бред какой-то, согласитесь.

— Нет, не соглашусь, — Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: — Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, — он говорил медленно, — доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда.

— Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил?

— Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок…

— Я понял, — перебил я Генриха. — Но все равно… Глупо.

— Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово.

— Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца.

— Это все, что вы хотели узнать?

— Нет, — ответил я, — далеко не все. И более того — свой вопрос я пока так и не задал.

— Я жду, не томите.

— Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян?

— О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! — Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. — Глупо бы вышло, упади я в грязь и…

— Лошадиное дерьмо, — я помог ему договорить. — Что вас смущает?

— Не припомню, чтобы кто-то ехал впереди нас.

— Нет, тут вы ошибаетесь, профессор Чайка. Вы еще спали, когда мимо нашего лагеря проехал всадник.

— Я вижу на вашем лице ухмылку. Что вас так радует?

— Я говорил вам о своем деликатном дельце, по которому я еду в Чадск.

— Ох. Тот господин едет с дурными вестями, думая, что вы их уже сообщили?

— Именно, — произнес я. — Именно так, друг мой. Не мне сегодня быть битым. Не мне, а этому подлецу Хеймо. Он же, пес сутулый, поехал поглядеть, как меня будут наказывать.

— А вы хитрый лис.

Но я уже не слушал Чайку и не особо-то глядел на дорогу. Я живописал себе картину, как Йохан въезжает на постоялый двор, в котором остановился господин, имя которого я унесу с собой в могилу, и скажет: «Ну что, братец мой Барт. Поди, уже слыхал о том скандале, что приключился с твоей блудливой женой и сыновьями заморского купца? Ох и стонала она той ночью. Ох и горькие слезы лила на следующее утро». Услыхав это, Бартоломью, скорее всего, опрокинет стол, за которым будет в тот час сидеть, и проломит Йохану череп. Так и будет, но с моим недругом Йоханом, а не со мной. Как говорится, не рой яму ближнему своему…

— То было очень давно, — профессор заговорил, так и не дождавшись моего ответа. — Так же давно, как и события, описанные в историях ведьм из круга Рогатого Пса. Да-да, братец, те далекие годы, те темные времена не то что вписаны, нет, они высечены в истории нашей родины. Я уже говорил тебе о «Природе тьмы». Припоминаешь?

— История о крестьянах, заваливших грот?

— В «Природе тьмы» я наткнулся на предсмертную исповедь одного купца. Кажется Юрек. Он-то и рассказал, что был знаком с Яном Снегирем, и назвал его имя. Вот так все просто. Не возьму в толк, почему никто не натыкался на это прежде, но я не позволил никому опередить себя в исследовании и вырвал ту страницу. Молод я был и глуп… Теперь уж никто не узнает правды.

— Вы потеряли её, — сообразил я. — Но почему не рассказываете о том своим ученикам?

— Рассказываю всякий раз. Другое дело, что слушают меня в последнее время редко.

— Вы хорошо говорите, друг мой, — сказал я. — Вас интересно слушать, а студенты ваши — дураки.

Генрих грустно улыбнулся:

— Вы читали историю о Даме Треф?

— Я слышал о ней.

— Будет время — перечитайте. Будет время — сопоставьте её с летописями. Многое откроется вам, дорогой мой студент. Глядишь — и вас послушают охотнее, нежели меня.

— Обещаю, — ответил я, думая, что вру. — Так и сделаю.

Генрих издал смешок. Не злой, скорее ироничный.

— Вы тоже лентяй, — произнес он. — А между тем какие знания я вам предлагаю! — он махнул рукой и отвернулся.

— А как умер Снегирь? Вы так и не ответили.

Совершенно незаметно для меня мой конь остановился и, протяжно фырча, уставился на стоящих посреди дороги солдат.

— А с чего вы, Волкер, взяли, что он умер?

— Лет-то сколько прошло…

— И что же? Ян живее всех живых.

Я увидел потрепанную временем дозорную башню, мимо которой мне уже доводилось проезжать прежде. Все те же камни, поросшие мхом, все те же штандарты, треплемые осенними ветрами, и все те же угрюмые мужчины в кольчугах и мятых котах, чьи лица видели бритву лишь несколько раз в год, да и то перед великими церковными праздниками.

— Спасибо за то, что составил мне компанию, — произнес профессор Чайка. — Давненько не случалось со мной столь душевной поездки.

— Рад знакомству, — ответил я, не сводя глаз с идущего ко мне солдата. — Я-то думал, что вам нужно в город.

— Ты это мне? — произнес дозорный. — Ежели да, то не заговаривай мне зубы, показывай грамоту и проезжай. Если грамоты не имеешь, — солдат замялся, — можешь подкинуть мне на выпивку, а моим деткам на печеные яблоки, и я сделаю вид, что грамота у тебя имеется.

— Нет, я говорю со своим спутником, — ответил я и, обернувшись назад, дабы обратить внимание заспанного бойца на своего собеседника, увидел лишь уходящую в сторону леса святого Августина дорогу. — Когда он успел уехать? Вот же пройдоха!