Книга Асканио, страница 106 – Александр Дюма

– Вы наступили на то, что в течение шестидесяти лет было человеком, а теперь скоро станет трупом, – ответил голос.

– В таком случае, – сказал Жак, – я еще больше сожалею, что потревожил вас. Как и подобает перед смертью доброму христианину, вы, вероятно, каялись богу в содеянных вами грехах?

– Я уже давно покаялся, господин школяр. Я грешил, как любой человек, но зато страдал, как мученик, и, надеюсь, когда господь взвесит мои дела, чаша страданий перетянет чашу грехов.

– Да будет так! – воскликнул Обри. – Всем сердцем желаю вам этого. А теперь, дорогой товарищ по несчастью, скажите, пожалуйста, если разговор не слишком вас утомляет, каким чудом вы узнали, что я школяр? Я говорю «дорогой», ибо надеюсь, что вы простили мою неучтивость. Впрочем, я о ней не жалею: ведь благодаря ей я познакомился с вами.

– Я догадался об этом по вашему платью, а главное, по чернильнице, которая висит у вас на поясе на том месте, где дворяне носят кинжал.

– По моему платью и чернильнице?.. Но послушайте, дорогой сотоварищ, если не ошибаюсь, вы сказали, что умираете?

– Да, пришел ныне конец моим земным страданиям! И надеюсь, что, уснув сегодня на земле, я завтра пробужусь на небесах.

– Я ничего не имею против этого, – ответил Жак, – но позвольте заметить, что положение, в котором вы находитесь, отнюдь не располагает к шуткам.

– А почему вы думаете, что я шучу? – с тяжким вздохом прошептал умирающий.

– Как – почему? Вы только что сказали, что видите мое платье и чернильницу, а я вот, сколько ни таращу глаза, даже собственных рук не вижу.

– Возможно, – ответил старик. – Но когда вы просидите, как я, пятнадцать лет в тюрьме, вы будете видеть в темноте ничуть не хуже, чем при самом ярком дневном свете.

– Пусть лучше дьявол выцарапает мне глаза, не хочу я проходить такую школу! – воскликнул Жак. – Легко сказать – пятнадцать лет! Неужели вы просидели в тюрьме целых пятнадцать лет?

– Не то пятнадцать, не то шестнадцать… Впрочем, не все ли равно? Я уже давно потерял счет времени.

– Но, видно, вы совершили ужасное преступление, раз понесли такую жестокую кару! – воскликнул Жак.

– Я невиновен, – ответил узник.

– Невиновны! – в ужасе вскричал Жак. – Полно, не шутите, дорогой мой! Ведь я уже говорил вам – время для этого совсем неподходящее.

– А я вам уже ответил, что не шучу.

– Ну, а лгать и совсем не годится. В конце концов, шутка – лишь безобидная игра мысли, она не оскорбляет ни человека, ни бога, тогда как ложь – смертный грех, убивающий душу.

– Я никогда не лгал.

– Значит, вы и в самом деле без всякой вины просидели пятнадцать лет в тюрьме?

– Я сказал – около пятнадцати.

– Вот как! – вскричал Жак. – А знаете ли вы, что я тоже невиновен?

– В таком случае, да защитит вас бог, – произнес умирающий.

– Но разве мне что-нибудь угрожает?

– Да, несчастный! Преступник может еще надеяться выйти отсюда, невиновный же человек – никогда!

– Ваши рассуждения весьма глубокомысленны, друг мой, но, знаете, все это звучит не очень утешительно.

– Я сказал вам сущую правду.

– И все же какая-нибудь пустяковая вина у вас наверняка найдется, если поискать хорошенько. Прошу вас, расскажите мне об этом по секрету!

И Жак Обри, который в самом деле начинал смутно различать в темноте очертания предметов, взял стоявшую у стены скамейку и поставил ее в углу, возле ложа умирающего старца. Затем, усевшись поудобнее на этом импровизированном стуле, он приготовился слушать.

– Но почему же вы молчите, дорогой друг?.. А-а, понимаю: после пятнадцати лет одиночного заключения вы стали подозрительны и не решаетесь мне довериться. Ну что ж! Давайте познакомимся поближе: меня зовут Жак Обри, мне двадцать два года, и, как вы уже определили, я школяр. Я сам захотел попасть в Шатле, на что у меня имеются особые причины. Я нахожусь здесь каких-нибудь десять минут и уже успел познакомиться с вами. Вот и вся моя жизнь в двух словах. Теперь вы знаете Жака Обри не хуже, чем он сам. Расскажите же и вы о себе, дорогой товарищ, я слушаю вас.

– Меня зовут Этьен Ремон, – сказал узник.

– Этьен Ремон? – тихо переспросил Жак Обри. – Я никогда не слышал этого имени.

– Во-первых, вы были еще ребенком, когда, по воле божьей, я исчез с лица земли, – сказал старик, – а во-вторых, я жил так тихо и незаметно, что никто не обратил внимания на мое отсутствие.

– Но кем вы были? Чем занимались?

– Я был доверенным лицом коннетабля Бурбона.

– Ну тогда все понятно: вы вместе с ним предали родину.

– Нет, я отказался предать своего господина, вот и вся моя вина.

– Но расскажите же, как это произошло?

– Я находился тогда в Париже, во дворце коннетабля, а сам он был в своем замке Бурбон-д'Аршамбо. И вот однажды капитан его телохранителей привез мне письмо: коннетабль приказывал немедленно вручить посланцу небольшой запечатанный пакет, хранящийся в его спальне, в шкафчике у изголовья кровати. Я повел гонца в спальню герцога, отпер шкаф, нашел там пакет и отдал его; капитан тут же уехал. А через час ко мне явились из Лувра солдаты с офицером во главе и тоже приказали отпереть спальню герцога и указать им шкафчик у изголовья кровати. Я повиновался. Они перерыли шкаф, но, разумеется, ничего не нашли; а искали они тот самый пакет, который только что увез герцогский гонец.

– Ну и дела! – пробормотал Обри, проникаясь сочувствием к своему товарищу по несчастью.

– Офицер всячески угрожал мне, но я молчал, будто не понимая, чего им от меня надо. Ведь если бы я сказал правду, они бросились бы в погоню за герцогским гонцом и отняли у него пакет.

– Черт возьми, – не выдержал Жак, – вот что называется действовать с умом! Вы поступили, как преданный и честный слуга.

– Тогда офицер оставил меня под охраной двух солдат, а сам с двумя другими поехал в Лувр. Через полчаса он вернулся, на этот раз с приказом отправить меня в замок Пьера Ансизского, в Лионе. Меня заковали в кандалы и втолкнули в карету, где я оказался между двумя стражниками. А через пять дней я уже сидел в тюрьме… Впрочем, должен признаться: она была отнюдь не такой суровой и зловещей, как эта. А в общем, не все ли равно: тюрьма есть тюрьма, – шепотом добавил умирающий. – В конце концов я привык к Шатле так же, как и к другим тюрьмам.

– Гм… Это доказывает, что вы философ, – сказал Жак.

– Первые три дня и три ночи прошли спокойно, а на четвертую ночь меня разбудил слабый шум; я открыл глаза и увидел, что дверь камеры отворилась и в нее вошла какая-то женщина под вуалью в сопровождении тюремного привратника. По знаку таинственной посетительницы привратник поставил светильник на стол и смиренно вышел; тогда незнакомка приблизилась к моей койке и подняла вуаль. Я громко вскрикнул…