Книга Батя, Батюшко и Бэмби, страница 70 – Дарья Волкова

— Что? — не дождался Денис финала драматической паузы.

— Тр-р-ромб! — торжествующе провозгласил Черепанов.

— Тьфу, балбес!

Нет там ничего, кроме мышц и сосудов, прав профессор Власов. Но что-то же болит в груди у человека с абсолютно здоровым сердцем.

* * *

— Такие дела, Валя… — Геннадий Игоревич как-то неуверенно пожал плечами и принялся медленно размешивать кофе в бумажном стаканчике. — А я уж подумал было, что все получится у них. Так ладно вроде бы складывалось. У Оли глаза блестели, Никита к Денису привязался. И вот… — вздохнул, отложил ложку и пригубил кофе. Поморщился. Еще горячий.

Валентин Денисович напротив лишь симметрично вздохнул, продолжая, в отличие от своего товарища, размешивать кофе в таком же стаканчике. К другу в редакцию он заехал, что называется, с оказией. И получил не только кофе, но и неожиданный разговор в придачу.

— Да ты не подумай, я не в упрек! — не дождавшись ответа, продолжил свой монолог Зеленский. — Что ж тут упрекать, двое взрослых людей, сами все знают. Не сложилось, значит.

— Не сложилось, — эхом повторил Батюшко-старший. Лишь бы что-то сказать, не молчать.

— Жаль, — Геннадий Игоревич сделал еще один глоток и снова поморщился: все еще горячий. — А ведь у нас мог быть общий внук, Валька. Эх, абы да кабы…

Валентин Денисович тоже осторожно пригубил кофе. Уже можно пить. Пить и сочувственно молчать. Сказать старинному приятелю, что общих внуков у них не может быть ни при каких обстоятельствах, заслуженный нейрохирург не мог.

* * *

— Не могу я больше читать Гоголя! Он скучный и язык сломать можно!

Никита бунтовал. Он теперь каждый день бунтовал и капризничал. И справляться с этими капризами и показательными выступлениями было все труднее и труднее. Оценки медленно, но уверенно катились вниз. Принес тройку за контрольную по математике. Списывать это на пропуск темы во время больничного не получалось. Ребенок просто отказывался учиться. Смотрел с тоской на футбольный мяч, больше к нему не притрагиваясь, а потом и вовсе попросил убрать. Затем вдруг собрал все медицинские принадлежности, подаренные Денисом, и засунул их в самый нижний ящик гардероба. Оля наткнулась на этот клад случайно, когда принесла поглаженную одежду. В школе Никита задирался с мальчишками, прекрасно зная, что они его с переломом не тронут — иначе отведут к завучу. Как исправлять ситуацию, Оля не знала. От бессилия начала повышать голос. Взрослые вообще часто повышают голос на детей именно от бессилия, когда не могут совладать по-другому. Но тут был совсем вопиющий случай: Никита нагрубил и сильно обидел Изольду, обозвав ее «старухой». Схлопотал по полной. День продержался ничего, а теперь вот бунт против Гоголя.

Изольда Васильевна, у которой закончилось занятие со Славочкой, застыла у окна.

— Что-то случилось? — Оля подошла и встала рядом.

Двор как двор. Темно, лишь свет фонарей. Снежно, почти безлюдно, и машин, как ни странно, припарковано немного.

— Нет, просто смотрю, не обижает ли Славочку кавалер, — соседка показала кивком головы на две удаляющиеся в сторону метро фигуры. — Раньше я все беспокоилась, как она одна по темному двору идет, а сейчас поспокойнее стала. Как-никак, парень защитит. Новостей начитаешься-наслушаешься…

— Да уж, — согласилась Оля.

И вместе с Изольдой проводила взглядом парочку, скрывшуюся за поворотом.

— Как прошли ваши занятия?

— Как обычно, хорошо. Не знаю, получится ли из девочки актриса, но то, что светлый человек дарит своим общением жизненные силы, — это правда. У Ярославы такой дар есть.

Оля отошла от окна. Люди дарят и люди забирают. Уходят и забирают. И свет забирают. Пытаешься удержать его, хранишь, а он все равно гаснет. Лампочка перегорела.

Никита сидел на диване, увлеченно складывая самолетик из тетрадного листа.

— Ты «Вечера на хуторе» прочитал?

— Они сложные. И Гоголь ваш скучный.

Одно и то же каждый день. Ни сил уже нет, ни терпения. Только желание отобрать сложенный лист, сунуть книгу и в приказном порядке сказать:

— Читай.

— Он вовсе не скучный, — вступила в разговор Изольда Васильевна. — Он мистический.

— Как это? — Никита наконец оторвал глаза от своей поделки.

— А вот так, — сказала соседка и присела рядом. — Ты знаешь, что некоторые режиссеры боятся ставить спектакли по его произведениям, потому что считают, что обязательно случится какая-нибудь загадочная или неприятная вещь? Очень много актеров во время репетиций и даже спектаклей получают травмы. Были случаи, когда без видимых причин падали декорации и происходили не менее загадочные вещи.

— Правда?

— Да.

— А у вас в театре Гоголя играли?

— Играли, — подтвердила Изольда. — Как раз «Вечера на хуторе» и играли. У меня в том спектакле роль была. Был даже забавный случай, когда мой партнер забыл слова, и мне пришлось сразу и свой текст говорить, и его, чтобы выручить.

Никита слушал, в глазах мальчика наконец зажегся огонек. Может, завтра с чтением повезет и оценку он домой принесет хорошую.

Ничего, как-нибудь выправится. Обязательно.

Оля тихо вышла из комнаты, чтобы не мешать.

По большому счету все хорошо. Никита поправляется. Изольду больше не обижает. Папа готовит к изданию поэтический сборник. На работе все в порядке.

Только чувство несчастья не проходит. Обосновалось внутри. С ним просыпаешься, умываешься, кушаешь, делаешь дела, ложишься спать. Живешь.

* * *

Отец и сын Батюшко лепили пельмени. Это тоже была одна из немногих традиций, оставшихся с тех времен, когда семья состояла из трех человек. Тесто традиционно делал Дэн, а фарш находился в ведении Валентина Денисовича. Пельмени у двух хирургов выходили образцово-показательные, ровные, аккуратные. Но все же можно было безошибочно определить, какие вышли из-под рук отца, а какие — сына.

За лепкой они разговаривали на свои излюбленные профессиональные темы, и, лишь когда процесс был завершен, беседа вдруг приняла другое направление.

— Дениска, а что же ты меня обманул? — Валентин Денисович пристроил последний противень, уставленный ровными рядами пельменей, на балкон.

— В чем же это? — Денис вытирал руки.

— Говорил, что не халтуришь, что тобой довольны. А на деле…

Полотенце замерло в руках Дэна. И потом медленно было отправлено на крючок, а Денис так же медленно опустился на табурет. И молчал. Ни одно слово, что можно было сказать, не казалось правильным. Потому что отец прав. Денис схалтурил, еще как. И о каком довольстве может идти речь, если…

— Зачем ты так, Денис? — Валентин Денисович по-прежнему стоял возле балконной двери. — Зачем ты так с девочкой? И с ребенком? Не в том же дело, что это Генкины ребятишки, а вообще… — Батюшко-старший неопределенно махнул рукой.