Онлайн книга «Лекарство от нерешительности»
|
— И как тебя только угораздило стать моим отцом! — Вообще-то получилось запросто… — Пап, я серьезно. Может, циникам вообще нельзя разрешать иметь детей? — По-твоему, циники должны мастурбировать на площадях? Осквернять память отца-основателя? Последняя фраза немало меня озадачила. — Не дрейфь! — В папиных глазах мелькнуло обаяние порока — вот с такими же глазами он, вероятно, много лет назад подбивал клинья к женщинам. — Я ведь совсем недавно начал понимать, какая это все суета… — Он со вздохом пожал плечами. — Все эти фьючерсы. Отцовство. Супружество. У меня была своя система, она работала, а потом перестала. — Ты имеешь в виду фьючерсы? — Однако согласись, усилия оказались не такими уж бесплодными. У каждого из нас была своя упорядоченная, с комфортом обустроенная личная жизнь. Поглощенные в высшей степени разнообразными душевными муками, мы не отвлекались на проблемы материального характера. Мы могли позволить себе сосредоточиться на страданиях — не то что представители менее обеспеченных слоев населения, вынужденные заботиться о куске хлеба. А это уже немало. — Я всегда поражался папиному красноречию. — Вы с Алисой получили прекрасное образование. В твоем случае под прекрасным образованием я разумею весьма престижную школу Святого Иеронима. И все же мысль о вечной суете, о суете на высшем уровне, преследует меня. Vita longa, ars brevis [16]. Только так и удается подстегнуть чувства. Жить помогает разум. Ох, зря я этого наговорил… Тем более тебе. — Целую секунду у папы был озабоченный вид. — Ты же все понимаешь буквально! Двайт, тебе нужно что-то сделать. Обещай, что до самой смерти не будешь замечать суеты! — Он засмеялся. — Найди работу, найди девушку! Голландка вполне подойдет. Вполне. Слушай, а не она тогда лазила на дерево? Такая высокая, светленькая, с чудной улыбкой? Я правильно помню? — Папа снова на меня взглянул. — Неужели вам в колледже не рассказывали о Диогене Лаэртском? Это ведь от него пошли циники. — Вряд ли Диоген Лаэртский входил в программу. Цинизм может отрицательно сказаться на мотивации молодого человека. — Ох, Двайт, из каких только книг ты этого понабрался? Вот и отдавай ребенка в престижную школу… Я принялся оглашать весь список литературы. Мы шли к дому, собаки следовали за нами. Запах дома, всегда один и тот же, всякий раз меня поражал. Пахло прохладой и немного железом — казалось, дух железных перекрытий проникал сквозь роскошные панели темного дерева; к железу и прохладе примешивалась сырость видавших виды ковров. Запах был довольно слабый, если только его не перебивали ароматы из кухни — а они его не перебивали ни в тот день, ни в последующие, ни в обозримые предыдущие. В доме было по-холостяцки пусто, в кухне ничего не пеклось, не жарилось и даже не закипало. Запах дома вызвал множество воспоминаний, разрозненных, обрывочных, на мгновение сплавив их воедино. Они накатили, как белая волна, как протоплазма, — и отступили. Придя в чувство, я сказал: — Вопрос, если руководствоваться теорией Куайна [17], в следующем: видит ли человек одну абстрактную реалию, которую мы с тобой называем кроликом… — Допустим. — Или же слово кролик тянет за собой целую цепочку понятий и представлений… — Ну да. Нора значит кролик, кролик значит компания, а компания значит еда. Если я хоть что-нибудь хоть в чем-нибудь понимаю. Не бухти, Двайт… Майн Гот! Сто тысяч долларов… Папа уселся в большое кресло на колесиках у дальнего конца стола и извлек из ящика чековую книжку. Мы находились у него в кабинете. Маршалл и Фрэнк, описав по полукругу, залегли каждый в свой домик с фланелевым матрасом. Я же сидел по другую сторону стола, как жалкий и вдобавок пьяный проситель, размышляющий: дадут, не дадут. Крошка Бетси царапала и тут же зализывала мою ладонь; прежде чем взять у папы чек, я отер ладонь о рубашку. — Это поддержит тебя на плаву, пока ты не нащупаешь твердую почву. Держи! Я сложил чек, не взглянув на сумму: боялся, что реакция, какой бы она ни была, окажется более бурной, чем следует по ситуации. — Папа, не знаю, как тебя благодарить. — Ты ведь не собираешься писать диссертацию по философии? — Нет, что ты! — испугался я. — Вот и хорошо. — Папа плеснул виски на три пальца для нас обоих. — Надеюсь, с философией ты завязал. Не могу себе простить, что не убедил тебя поступать в другой колледж. Мое влияние не менее непростительно. — Папа махнул рукой в сторону книжных полок. Между страниц непостижимым образом умещались тридцать лет вечеров. — И все же, Двайт, ты виноват в гораздо большей степени. — Логично. Я не спеша потягивал виски. На стене прямо передо мной висел портрет молоденькой Чарли — темный, глянцевый, парадный. Висели там также тяжелые старорежимные часы — прямо над камином, а рядом с компьютером выгибала шею настольная лампа, вся из себя минималистская. В детстве папин кабинет казался мне — честно говоря, это впечатление сохранилось до сих пор по крайней мере до тех пор, когда я сидел напротив папы с чеком в руках, — так вот, кабинет казался мне мировым равновесием в миниатюре, смести которое с лица земли не в состоянии никакие катаклизмы. Сам папа отличался внушительностью фигуры, был плотен, плечист, широк в кости, лицо имел мясистое, нос выдающийся — длинный, слегка раздвоенный на кончике. Нос этот являлся характерным признаком всех Уилмердингов; связь поколений прервалась на папе (у меня был мамин нос, у Алисы — ее собственный). Но теперь папина непотопляемость в моих глазах подверглась сомнению… — Сиди спокойно, — сказал папа. — У тебя что, шило в заднице? Двайт, я хочу дать тебе совет. Извини, я слишком распустил язык. Ты не находишь, что от частого употребления непристойные выражения замылились, смягчились? Да на что ты там смотришь?! Я смотрел на фотографию Двайта, висящую на противоположной стене. Двайт же, в черной мантии и квадратной шляпе, слегка наклонив голову, смотрел в объектив, будто ждал (и ведь ждал, мне-то лучше знать!), что вот сейчас вылетит птичка. — Кажется, это было сто лет назад, — произнес я, хотя на самом деле ничего подобного относительно колледжа мне не казалось. — Послушай, Двайт, что я тебе скажу. Запомни, детство — самый скверный способ подготовки к зрелости. Ты меня слышишь? Потому что детей учат всякой фигне, но ничего не говорят им о времени. О гребаном времени. Так вот тебе мой отцовский совет. Следовало бы чаще пичкать тебя этой байдой; еще лучше было бы пичкать байдой более адекватного отпрыска. — Папа явно хотел казаться более рассерженным, чем был на тот момент; он даже пытался рычать. — Так вот, не строй жизнь на своем детстве! Понимаешь, о чем я? Не строй жизнь на фундаменте своего детства, на сваях, на опорах или как их там! Иначе ты никогда не адаптируешься ни к чему другому. Понятно? |