Книга Я сбилась с пути, страница 6 – Гейл Форман

«Пой вместе со мной, Freaulai, – просил папа, и я пела. Тогда он закрывал глаза и улыбался. – Рожденная с песней».

«Потише!» – кричала из другой комнаты сестра. Ее, как и маму, нисколько не интересовали Астатке, тибс или поездка в Эфиопию. «Мы живем здесь, – отвечали они, когда папа мечтал перевезти нас на родину, поближе к его семье. – Мы – твоя семья», – говорили они ему.

«Прекрати петь!» – орала Сабрина, если я не замолкала.

«Обещай, что никогда не перестанешь петь», – шептал мне папа.

Я обещала. И, в отличие от него, сдержала обещание.

* * *

Сабрина утверждала, что когда-то давным-давно наши родители смеялись и танцевали в гостиной. Что влюбленная мама ходила на папины выступления и верила, что любовь преодолеет огромный разрыв между еврейкой из Уэстчестера и джазовым музыкантом из Аддис-Абебы.

Сабрина сказала, все изменилось после моего рождения. Правда ли это? Или Сабрина просто была Сабриной? Той, что сжимала мое запястье, пока не появлялись красные пятна. Она называла их изгибами любви – напоминанием о том, кто меня любил. Той, что шептала мне на ухо: «У тебя воняет изо рта. У тебя курчавые волосы» – и злилась, когда я плакала. «Кому еще можно сказать правду, как не любящему тебя?» – говорила она.

Я ничего не знала о былой любви родителей. Стаккато ударов и частые ссоры были таким же постоянным саундтреком моего детства, как и музыка, которую мне играл папа. Только я этого не понимала, пока весь шум не прекратился и в доме не воцарилась тишина.

* * *

Однажды, когда мне было десять, я вернулась из школы и увидела, что папа не спит – довольно необычное явление. По ночам он работал водителем в службе заказа машин, уходил поздно и старался заполучить пару минут на сцене в клубах Виллиджа, количество которых сокращалось. Он часто возвращался домой, когда мы с Сабриной вставали в школу, и спал до самой работы. Но в тот день он бодрствовал. Стол был заставлен круглыми тарелками с эфиопской едой.

Я так обрадовалась еде и папе, что не обратила внимания на стоящие в коридоре собранный чемодан и футляр для трубы. В любом случае вопросов бы это не вызвало. Папа иногда уезжал в короткие турне, хотя в последние несколько лет такого не случалось.

– Куда ты? – спросила Сабрина, которая сразу заметила вещи.

– Моя мама больна, – ответил он, накладывая нам большие порции. – Я поеду к ней.

– С ней все будет хорошо? – взволновалась я. Я совершенно не знала Аятэ. Она была слишком слаба для путешествий, а мама сказала, у нас недостаточно денег для покупки билетов в Эфиопию.

– Ну а как же.

– Когда ты вернешься? – спросила Сабрина.

– Скоро, Sipara.

Сестра нахмурилась. Ей не нравилось, когда он называл ее эфиопским именем.

– Как скоро? – не унималась она.

– Скоро, – повторил он. – Хотите, чтобы я вам что-нибудь привез?

– Можно одно из этих белых платьев? – попросила я. Я видела подобные на женщинах в ресторанах и на фотографиях кузин. Красивые, тонкие, белые и с нежной вышивкой. Мне очень хотелось такое.

– Хабеши? – улыбнулся он. – Обещаю. – Затем посмотрел на Сабрину. – Хочешь, тебе тоже привезу?

– Нет, спасибо.

Мы поели, и он поднялся, чтобы отправиться в путь. В его глазах стояли слезы, когда он обнимал меня и пел, но не песни Билли Холидей или Нины Симон, которые мы исполняли вместе, а «Tschay Hailu» – ритмичную колыбельную, которую он пел мне каждый вечер. «Eshururururu, eshururururu, ye binyea enate tolo neyelete dabowen baheya wetetune beguya yezeshelet neye yezeshelet neye».

– Пой вместе со мной, Freaulai, – попросил он, и я запела.

Когда песня закончилась, он посмотрел на меня на расстоянии вытянутых рук, по его лицу текли слезы.

– Обещай, что никогда не перестанешь петь.

И я, как всегда, сказала «обещаю».

Он вытер лицо, взял чемодан, футляр и ушел. Я выбежала за ним в коридор.

– Не забудь про белое платье, – крикнула я.

Но он исчез.

* * *

Бабушка умерла через пять недель. Я плакала, но не от грусти, а из-за того, что папа останется на похороны и уладить ее дела. Прошедших недель мне и так хватило с лихвой. Без него семья напоминала стул с тремя ножками.

– Сколько еще? – спросила я сквозь треск телефонной линии, на тот момент его не было уже два месяца.

– Осталось недолго, – ответил он.

– Ты не забудешь про белое платье?

– Не забуду.

Я повесила трубку. Сабрина стояла рядом. Она поговорила с ним всего несколько минут, односложно отвечая «да» или «нет». Она как будто совсем по нему не скучала. Хотя с чего ей скучать? Она была маминой дочкой, а мама была рядом.

Скрестив руки на груди, Сабрина смотрела на меня с тем же выражением лица, с каким указывала на мои недостатки.

– Ты же знаешь, что он не вернется?

– В смысле?

– Он теперь дома. И не захочет возвращаться.

– Но мы здесь.

– Мама все равно собиралась его выгнать, – ответила Сабрина. – Думаешь, он вернется только ради тебя?

– Ты просто злишься.

Она посмотрела мне в глаза. Ей было четырнадцать, но от одного ее взгляда вздрагивали даже взрослые.

– Фрейя, он забрал с собой трубу. Зачем ему забирать ее, если он вернется?

– Наверное, хотел сыграть Аятэ, – предположила я.

– Он не вернется, – отрезала Сабрина.

– Нет, вернется! – закричала я на нее. – Ты просто завидуешь, потому что меня он любит больше. Потому что я умею петь. Он вернется!

Она даже не разозлилась. Лишь с жалостью взглянула на меня. Потому что знала. Сабрина всегда знала.

– Нет, не вернется.

* * *

Через несколько месяцев я получила посылку. Согласно извилистым, неразборчивым буквам амхарского языка на марках, ее отправили пару недель назад.

Внутри лежало белое платье. Красивое. Тонкое, с фиолетовой и золотой вышивкой. Оно идеально мне подошло. А еще записка от папы. В ней было написано: «Я обещал».

И тогда я поняла, что Сабрина была права.

Я выкинула платье в мусорку. После чего зашла в комнату, залезла в кровать и разрыдалась.

– Что на тебя нашло? – спросила мама, застав меня вечером в таком состоянии. Лишь через несколько недель после этого она усадила нас с Сабриной за столик в «Стар Динер» и торжественно объявила о том, что мы и так знали: они с папой разводятся, он пока останется в Аддисе, но они что-нибудь придумают, чтобы мы могли видеться. Еще одно несдержанное обещание.

Я не ответила. Просто продолжала рыдать в подушку.