Книга Грандиозная заря , страница 27 – Анн-Лор Бонду

С помощью Лулу доктор наконец-то снял со стены гигантские портреты мальчика Жака.

— Жизнь продолжается, пора это признать, — сказал он.

И убрал их куда-то.

Роз-Эме и Вадим вернулись к работе, каждый — к своей. Один — в медицинском кабинете, другая — в издательстве каталогов. Один — с безропотной самоотдачей, другая — ещё более рьяно, чем прежде. Снова начались её командировки, и больше я никогда не видела, чтобы они вдвоём выходили босиком в кухню с той особой улыбкой, с которой поднимаются из постели влюблённые.

Что до меня, то я начала учиться в коллеже и стала подростком.

Каждые двадцать восемь дней у меня болел живот. Каждые двадцать восемь дней я теряла кровь. И, хотя одно не имело никакого отношения к другому, после визита к офтальмологу, подтвердившему, что я страдаю близорукостью, я получила-таки свою первую пару очков.

— И тебя дразнили Очковой змеёй? — спросила Нин со смехом.

— Конечно! Дети жестоки, ты знаешь не хуже меня.

— «Очковая змея» — по-моему, это даже мило. Если бы ты видела, как люди унижают друг друга в соцсетях…

Титания не была зарегистрирована ни в одной из сетей, но ничуть не удивилась. Едва ли не каждый месяц появлялись новости о самоубийстве очередного подростка, который не вынес издевательств виртуальных «друзей». Она поднялась и пошла на кухню. Кофе ещё не остыл, и она налила себе вторую чашку.

— Тебя тоже кто-нибудь унижал?

— Всех кто-нибудь унижает, мам.

— Ясно. И тебя?

— И меня, — Нин пожала плечами. — Всех, говорю же. Это даже что-то вроде игры.

— Игры? — поперхнулась Титания. — То есть ты находишь это забавным?

— Я — нет. Просто так обстоят дела. Нужно научиться защищаться. Если кто-нибудь желает тебе зла, его надо заблокировать.

Нин теребила чехол от телефона, уже несколько часов не выполнявшего своей главной функции. С каждым часом ей становилось от этого всё более не по себе. Ночью было ещё куда ни шло, но вот когда встанет солнце, отсутствие связи с внешним миром станет совершенно невыносимым, Нин это прекрасно знала.

— И что, ты уже кого-нибудь блокировала? — поинтересовалась Титания.

— Ну конечно, — вздохнула Нин. — Даже папу однажды заблокировала.

— Папу?! И что он такого сделал? Неужели тоже тебя унижал?

— Конечно нет. Это было после ноябрьских терактов ^[22]. Он стал меня доставать, и я его заблокировала. Правда, ненадолго, всего на несколько дней. Потом приняла обратно.

— А, — отозвалась Титания; ей это вовсе не казалось забавным.

Она стояла и наблюдала за дочерью, сидевшей у огня. Оглядывала её силуэт, манеру сидеть, подложив под себя одну ногу, плечи пловчихи и лицо с правильными, приятными чертами. Она видела дочку так отчётливо на этом расстоянии только потому, что уже много лет назад сменила очки на контактные линзы. Но в те времена, когда она познакомилась с отцом Нин, Титания всё ещё носила уродские тупые очки! А он находил это очаровательным. Таким же очаровательным, как и её литературные замыслы. И почти таким же очаровательным, как её счёт в банке.

— И что же случилось с твоим отцом после терактов? Почему ты мне об этом не рассказывала?

— Потому что и без тебя могу справиться. Ты же сама только что сказала: я «девушка восхитительно умная, взрослая, смешная»…

Цитата развеселила Титанию.

— Ну хорошо, сдаюсь, ты права.

Нин положила телефон и серьёзно посмотрела на мать.

— Папа тогда совсем двинулся. Присылал мне по миллиарду сообщений в день.

— Ну, это нормально, зайчонок. Я в первые недели тоже часто тебе писала, помнишь?

— Да, но ты-то меня растишь с рождения. А он и живёт далеко, и вечно отменяет наши каникулы, когда всё уже спланировано, и постоянно про всё забывает, а тут вдруг ни с того ни с сего…

— Ну хорошо, хорошо, — перебила её Титания. — Я согласна, это твоё личное дело. Ты достаточно взрослая, чтобы принимать такие решения.

— Вот именно.

Нин выбралась из кресла и подошла к печке — перевернуть вещи для бассейна, чтобы лучше просохли. Встряхнула банное полотенце. Ей не хотелось сейчас говорить об отце. И уж тем более о терактах.

— Смешно представить, как ты сидишь на полотенце и боишься пошевелиться там, в фургоне, когда у тебя начались месячные, — сказала она. — Ты правда не знала, что с тобой происходит?

— Нет, — сказала Титания, покачав головой.

— Как глупо! Какие же вы были тогда зажатые, раз не могли об этом разговаривать!

— Я не знаю, все ли были такими, но моя мать совсем не просветила меня на эту тему, что правда, то правда.

Нин бросила взгляд на фотографии над лестницей. Личность бабушки казалась ей сложной и противоречивой, она никак не могла понять, сможет полюбить её или нет.

— Слушай, ну так и что же это был за план? Ты ведь собиралась рассказать о плане Роз-Эме!

— Да, точно, собиралась. Извини, немного отвлеклась. Но мы уже приближаемся к плану.

— Эти её командировки, наверное, были враньём, да? — спросила Нин.

Титания проглотила остатки кофе, поставила чашку на стол и отключила кофеварку от сети.

— Да, но только наполовину враньём, зайчонок. Скажем так: Роз-Эме немного хитрила, и её командировки проходили не так, как мы могли себе представить.

— Как ты об этом узнала? Провела очередное расследование?

— Нет. Роз-Эме сама нам об этом рассказала годы спустя. Вот здесь, в этом самом доме. Одной долгой ночью, немного похожей на сегодняшнюю.

За балконным окном была всё такая же непроглядная темень. Но время, несмотря на это, всё-таки шло. Память Титании переполняли самые разные воспоминания, но рассказывать приходилось выборочно, чтобы успеть добраться до той самой ночи 1986 года, двадцать девять лет, одиннадцать месяцев и несколько дней назад.

Она вернулась к лестнице и сняла со стены фотографию, попутно задержавшись рядом с велосипедом, который стоял под лестницей. Шины были спущены, на раме лежал толстый слой пыли, но всё равно даже сквозь пыль угадывалось, что велосипед красный. Титания нагнулась и вытащила его из укрытия, под свет плафона.

Нин подбежала к ней.

— Можно мне? — спросила она.

— Давай.