Книга Грандиозная заря , страница 49 – Анн-Лор Бонду

— Всё, можешь отпускать, — услышала я мягкий голос Ориона.

Я открыла глаза. Он зажал заднее колесо между коленей и ремнями прикреплял чемодан к багажнику.

— Я взял атлас, — сообщил он.

— Правильно сделал.

— И ещё последний пакет лодочек с клубникой, — извиняющимся тоном добавил он. — В первые километры всегда ужасно хочется есть.

— Знаю, — улыбнулась я. — Я куплю ещё.

Я вдруг поняла, что теперь могу купить сотни, тысячи упаковок лодочек с клубникой — и чего угодно ещё, включая те вещи, которые Роз-Эме отказывалась покупать, потому что они были слишком дорогие, слишком сладкие, слишком такие и слишком сякие, — потому что отныне никто больше не станет принимать решения за меня. От этого у меня слегка закружилась голова.

— Ты знаешь, куда ехать?

— Да, — ответил Орион, закрепляя последнюю стяжку.

Я не стала спрашивать, собирается ли он вернуться в Сен-Совер, к Вадиму. Отступив на три шага, я охватила взглядом всю картину целиком и поняла, что брат готов к отъезду.

— Пойду разбужу Окто.

— Не надо, пусть спит. Мы уже попрощались вчера вечером. Так будет лучше.

Пока я тщетно пыталась сглотнуть слюну, мой братишка оседлал «Эльетт».

— Ты заметила? — спросил он.

Он нажал на педали и стал кружить по траве вокруг меня.

— Нет. Что я должна заметить?

— Ну посмотри внимательнее! — с сияющей улыбкой воскликнул он. — Положение седла безупречно!

Поглощённый своей радостью, Орион не видел моих слёз — да так было и лучше. Он, хохоча, сделал последний круг и покатил в сторону дороги. Не оглядываясь, поднял руку.

— Пока, Консо! Ещё увидимся! Обещаю!

— Когда? — крикнула я вдогонку.

— Скоро!

Стоя босыми ногами в траве, я смотрела, как он забирается на крутую тропинку. Он встал с седла и крутил педали танцуя, внимательно глядя на дорогу: он больше был сосредоточен сейчас на рытвинах и камешках под колёсами, чем на той боли, которую мы оба испытывали. Мне оставалось только позавидовать.

— Он в отличной форме, скажи? — произнёс Окто у меня за спиной.

Я подскочила от неожиданности. Мой второй брат стоял на террасе, одетый в джинсы и футболку с Depeche Mode с разорванным рукавом. Рядом стоял его чемодан.

— Тоже уезжаешь? Прямо сейчас?

— Да.

Мир заходил ходуном. Я взглянула на деревья, пытаясь найти опору, что-нибудь прочное и надёжное, за что можно уцепиться.

Конечно, с тех пор, как я отвезла Роз-Эме на вокзал, я и сама знала, что буду делать — сяду на поезд до Парижа и наконец поеду к своей подруге Фло, — но до этого я надеялась провести ещё несколько дней здесь, с братьями. Надеялась на каникулы, передышку между тем, что было, и тем, что будет. Между жизнью с ними и жизнью без них. Но близнецы решили иначе. Как и Роз-Эме, они отрывали пластырь сразу и резко.

Сжимая ручку чемодана, Окто спустился ко мне по лестнице.

Я с самым беспечным видом сказала:

— Если случайно увидишь Барнабе, передавай ему привет, хорошо?

Брат обещал не забыть.

— А ты не забудь положить ключи в ящик, — сказал он, кивая на тайник под доской террасы.

Мы оба притворялись, что в этом мгновении нет ничего особенного, будто мы очень скоро увидимся снова. Например, сегодня вечером.

Окто нагнулся поцеловать меня в щёку.

— На твоём месте один я бы долго здесь не задерживался.

— А я бы на твоём месте убежала без оглядки немедленно.

— Ну, мы ведь всё равно очень скоро увидимся.

— Конечно.

Вот так за какую-нибудь четверть часа я простилась с обоими братьями: один укатил на велосипеде, другой ушёл пешком, ухватившись за ручку чемодана, как за спасательный круг посреди океана.

Я уехала только на следующее утро, предварительно тщательно отмыв кухню и избавившись от всего мусора, чтобы не завелись муравьи и чтобы всё было в полном порядке, когда кто-нибудь из нас вернётся.

Я закрыла дверь, положила ключ, как было условлено, в ящик под полом и двинулась в сторону дороги.

Небо затянуло тучами, и запахло грозой: воздух был такой же тяжёлый, как чемодан в моей руке. Я прошла несколько километров по липкому асфальту, не встретив ни одной живой души, пока на перекрёстке не появился трактор. Крестьянин высунул из окна старое высохшее лицо.

— Поедешь или планируешь умереть от жажды прежде, чем доберёшься до деревни? — спросил он.

Когда я залезла на сиденье рядом с ним, у меня перед глазами мелькали бабочки, я была красной как рак и со лба градом лился пот. Он протянул мне кожаную флягу. Вода оказалась тёплой и странноватой на вкус, но мне так хотелось пить, что я бы выпила сейчас какую угодно дрянь.

— Куда же ты идёшь вот так, одна, и с этой махиной?

Он смотрел на дорогу, но искоса поглядывал на меня. Девушку моего возраста естественнее было встретить с рюкзаком. Я же двумя руками вцепилась в ручку жуткого винилового чемодана, будто сошедшего со страниц каталога 1975 года, и выглядело это очень несовременно.

— Надеюсь, из дома не убежала?

Я успокоила его, сообщив, что я совершеннолетняя, у меня есть все прививки и я еду к матери в Моншатель.

— С отцом поссорились, — придумала я, чтобы он от меня отвязался.

Тракторист со вздохом пожалел современных детей, чьи родители то и дело разводятся.

— В наше время если уж ты женился, то на всю жизнь. А не нравится — что поделаешь. Терпи, пока второй не откинется, чтобы можно было немного пожить в своё удовольствие вдовцом!

Я слушала его философствования до самой деревни. Он высадил меня на площади, указав, где находится остановка.

Я дождалась автобуса и доехала до маленькой станции, куда совсем недавно отвезла Роз-Эме. Потом на поезде доехала до столицы.

Было одиннадцать вечера, когда я вышла на мрачную платформу вокзала Аустерлиц. Я никогда раньше не бывала в Париже, тут пахло соляркой и стоячей водой, и никто меня не ждал.

В первой же телефонной будке, которая попалась на глаза, я набрала номер Фло, моля небеса, чтобы та оказалась дома.

Я слушала, как в пустоту летит гудок за гудком, и сердце бешено колотилось в груди. Когда она наконец подошла к телефону, я расплакалась.

В первой версии истории (единственной, которая была до этого момента известна Нин) Титания явилась в Париж вскоре после похорон родителей и точно так же нашла пристанище у Фло, на улице Гэтэ. Нин запомнила это название, потому что каждый раз, когда мать рассказывала, она добавляла: «Идеальный адрес, чтобы дать приют тому, кому грустно» ^[58]. Ясное дело, писательский вымысел.