Книга Война с деревьями начнется тринадцатого, страница 20 – Дидье ван Ковелер

Я подхожу к буку ближе и говорю, что я рад нашему знакомству и что он выглядит гораздо моложе своих лет. Стрелка не двигается. Видно, ему плевать. Лестью его не возьмешь.

Я оборачиваюсь к отцу:

– Этот декодер расшифровывает то, что ему говорят, или то, что он сам думает?

– Не знаю. Мне дали этот прибор в Министерстве, не объяснив, как он работает. Его конфисковала служба Цензурного комитета двадцать лет назад при аресте одного изобретателя. Теперь никто не знает, для чего он нужен.

– Глупость какая-то.

– Диктатура, Томас, существует для того, чтобы мешать людям думать, а совсем не для того, чтобы разобраться в приборе и использовать его. Поэтому у нас только конфискуют, уничтожают и забывают.

Стрелка резко дергается.

– Что я такого сказал? – удивляется отец.

Я пожимаю плечами. Я не заметил ничего особенного в его брюзжании.

– Наверное, дело в моем настроении, – рассуждает он. – Я прихожу в ярость, когда говорю об этом, а дерево все чувствует.

Стрелка резко взмывает вверх, рисуя на графике пик.

Я пячусь назад.

– Дерево слышит наши мысли?

– Не бойся, это естественное явление. Его давным-давно изучили в лаборатории. Одному ученому по имени Клив Бакстер, специалисту по детекторам лжи, пришла в голову идея подсоединить электроды к растению, как это делают с подозреваемым. Он опустил кончик ветки в чашку с горячим кофе. Прибор почти никак не отреагировал на это. Тогда Бакстер решил усилить воздействие и попросту поджечь листья. Едва он подумал об этом, даже не успел взять коробок спичек, как график отразил сильный скачок. Ученый повторил опыт с другими растениями: результат был каждый раз один и тот же. Вывод: растения реагируют как на реальные действия, так и на мысленные образы. Но есть кое-что еще более поразительное.

– Что?

– Тот же исследователь бросал в кипяток живых креветок возле филодендрона, платана, ивы… Осциллограф показывал ту же реакцию: ужас, а может быть, гнев. Но когда он варил замороженных креветок, ничего не происходило.

– Это значит, что деревьям больно за креветок?

– Или что им просто передаются вибрации страдающих существ. Думаю, до самих креветок им дела нет. В их экосистеме необходимы пчелы и птицы. И когда из-за загрязнения природы они начали вымирать, человек подписал себе смертный приговор. Наше постепенное уничтожение было запрограммировано в памяти деревьев задолго до появления гриппа-V.

– Как это?

Он ласково касается бука, словно признает за ним смягчающие его вину обстоятельства. Стрелка на это никак не реагирует.

– В отличие от людей и животных, у растений нет нервной системы и органов чувств. Некоторые ученые считают, что их функции выполняет каждая растительная клетка. Эту особенность называют первичным восприятием.

Он замолкает, следя за пролетающей мимо мухой, затем продолжает:

– Когда какой-нибудь вредитель ставит под угрозу жизнь дерева, оно пытается найти у агрессора уязвимое место. И в крайних случаях – уничтожить не отдельное насекомое, а всю популяцию. Знаешь, как оно это делает? Синтезирует особые гормоны и заражает его, уничтожая потомство или просто лишая способности к размножению. Вырабатывает, например, ювенильный гормон насекомых, который стерилизует лесных клопов. Но ученые обнаружили в пыльце также прогестерон и эстрон – два женских гормона – в пропорции, характерной для противозачаточных таблеток. Для чего они синтезируются растениями, как не для того, чтобы уничтожить человеческий род?

Я инстинктивно отшатываюсь от дерева. Отец добавляет, что именно это открытие подтолкнуло правительство запретить все книги, где упоминалось об интеллекте растений.

– Будто невежеством можно кого-то победить, – вздыхает он. – Оно просто обернется против тех, кто его насаждает.

– Но как происходит эта… стерилизация?

– Каждый раз, когда мы вдыхаем кислород, выделяемый деревом, мы получаем гормональные вещества, которые в конце концов разрушают нашу репродуктивную систему… Но генетическая коррекция и искусственное оплодотворение, осуществляемое Министерством здравоохранения уже двадцать лет, немного замедлили падение рождаемости.

– Значит, деревья стали синтезировать грипп-V, чтобы уничтожить нас быстрее?

– Тсс! – шепчет отец, глядя на бук.

По-моему, он наивен. Если дерево ощущает наши мысли, нам нечего опасаться, что мы сболтнем лишнего. К тому же стрелка на приборе так и остается неподвижной. Отец задумчиво на нее смотрит.

– А что, если этот прибор служил для?..

Он опускается на колени и начинает переключать движки, крутить колесики, перемещая указатель частоты, как на старом радиоприемнике.

– Для чего он служил?

– Все-таки иногда меня ужасно злит, что я гуманитарий, – отец нажимает уже на все подряд.

Я снова вспоминаю о Лео Пиктоне. Если бы он был здесь, в моем медведе, которого я так и не выкопал из земли, то давно бы разобрался с таинственным прибором и уже использовал его на полную катушку.

– Смотри… если я введу генетический код вируса…

Встав на колени рядом с отцом, я наблюдаю, как его пальцы печатают на старых клавишах буквы TGAC.

– Ты… ты знаешь код?

– Мне его сказали сегодня ночью.

– Кто? – тревога вновь сжимает мое сердце.

– Если я введу код, – продолжает он взволнованно, – то, возможно, прибор обнаружит, содержит ли дерево вирус…

– Или передаст ему вирус! – кричу я.

Отец резко откидывается назад и садится на землю, недоверчиво глядя на меня. Такая перспектива его пугает. Но он берет себя в руки, стараясь убедить меня, а заодно и себя:

– Но это же прибор для его обнаружения, а не программирования…

– А откуда тебе это известно? Может, деревья тут вообще ни при чем и грипп-V не от них! Может, люди сами их заразили!

– Но кому это нужно?

Я опускаю глаза, боясь признаться в своих подозрениях, тайнах и ответственности, которая теперь лежит на мне. Потому что тогда его жизнь будет в опасности. Из памяти отца стерли те психологические пытки, которым его подвергали в понедельник Джек Эрмак и Оливье Нокс. Они хотели, чтобы он рассказал о моей связи с ученым, ожившим в плюшевом медведе. И если отец еще жив, то лишь благодаря тому, что ничего не знал. Пусть так и дальше будет.

– Несешь бог знает что, – заключает он, не дождавшись ответа.

Внезапно прибор начинает шипеть и дымиться. Отец смотрит на него, разинув рот от изумления. Я кидаюсь к дереву и отсоединяю электроды. Аппарат потрескивает, разбрасывая искры. Экран гаснет, и стрелка возвращается на ноль. Я осторожно снимаю декодер с бука.