Книга Красная мельница, страница 28 – Юрий Мартыненко

– Ноги унесли, так радуйтесь, господа офицеры, а мне и помечтать нельзя? – с обидой возразил тот.

– Молода она еще, девчонка. Куда ей? Одна мне теперь подмога на старости, – промолвил со вздохом Федот Евлампиевич.

– Ладно вам! – цыкнул Гантимуров. – Верно говорите, – поддержал он Баженова. – В одиночку выживать теперь совсем плохо.

Баженов промолчал.

– Позвольте спросить, – обратился он к Гантимурову, – а куда девать этого красного?

– Да какой он красный? – проговорился захмелевший Гантимуров и замолчал.

– Полоснем по шкуре шашкой, тогда и станет красным! – меняясь в лице, зло сострил урядник, но, глянув на поручика, язык прикусил.

– Такой молодой и уже в политику вдарился? – не удержался спросить Баженов. – Чей же он? Откудова?

– Ладно, скажу, – согласился Гантимуров. – По словам вахмистра, из местных. Слыхал небось о Ворошиловых?

– Ну, слыхал. Это, которые мельницу водяную перед революцией открыли? Мельника, что ли, парень?

– Нет, его племянник. Мельника зовут Степаном. А у этого отец Ефим… Не сказать, чтобы голодранец, по уму мужик. Сынок, однако, не в него пошел. И мельник был путевый…

– А пошто был? – удивился Баженов, прикинувшись ничего не знающим о Ворошиловых.

– Нету его, помер…

– Отчего, когда?

– В аккурат, когда большевики переворот затеяли. Заболел и помер осенью семнадцатого.

– Ванька-вахмистр, ихний посельщик, говорил, – встрял в разговор молчавший Медведков, – что мельник то ли простудился, то ли надорвался, пока мельницу рубил…

– Останетесь или поедете? – спросил Баженов, добавляя на стол закуску.

– На чем? На своих двоих? – удивился Гантимуров. – Будем считать, не подумав, брякнул, – усмехнулся поручик. – Только что толковали о лошадях. Жаль, Федот Евлампиевич!

– Чего? – показался в проеме дверей хозяин.

– Жаль, что лошадьми не сможете нам помочь!

– Да уж, все забрали. Только одну и оставили. Хорошо, что хоть коровенка со мной, бычок. Они бы увели корову-то, да стельная она была.

– Одна твоя лошадь нас не устроит. Нам всем на седла надобно, – добавил Медведков.

– А где же Ванька-вахмистр? – не удержавшись, поинтересовался Баженов.

– Ждем. Обещал лошадей добыть, – пояснил Гантимуров. – И здесь оставаться опасно, – продолжал он рассуждать на правах старшего по званию. – Нагрянут невзначай красные. С другой стороны, почем им знать, что здесь мы?

– Вам бы в зимовейке схорониться? – предложил хозяин.

– Что? В зимовейке? – встрепенулся поручик, поднимая серые глаза на хозяина.

– А чего? Там-то уж никакая бестия не сыщет, – оживился старик. Оживились и гости.

– Мысль! – похвалил Полонский. – А далеко ли?

– Километрах в семи отсюда, в самой глуши.

– Медвежий угол, так сказать? – пояснил Гантимуров. Он стоял у окошка. Тайга начиналась сразу за оградой заимки. – Нам не хорониться, нам выбираться отсюда надо, – начал рассуждать он после паузы. – Но прежде так или иначе нужны лошади, а значит, надо ждать Ваньку-вахмистра. Он с нами в доле, он не обманет и не убежит. А ждать его, разумеется, безопаснее подальше отсюда. Так что, разумнее будет ждать вахмистра на зимовейке, – подвел черту Гантимуров. – Давайте собираться. На том свете отоспишься, – бросил он Медведкову, который мостился на лавке, постелив под голову какую-то дерюжину. – В общем, Федот Евлампиевич, как племяшка твоя вернется, отведешь нас на зимовейку.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно перекрестился урядник.

– Понятно. Харчей приготовлю, – согласно кивнул Баженов.

– Одно не знаем, большой ли отряд у чекистов на станции? – продолжил Гантимуров.

– Ванька-вахмистр говорил, что отряд летучий. Сегодня здесь, завтра там, – высказал предположение Полонский. Он меньше остальных пил и поэтому был трезвее своих сотоварищей. – Не имеет постоянного места дислокации.

– Это и настораживает… Какая у них тактика? Неожиданность?

– Да какая у красных вообще дислокация? Горлопанят по деревням про новую власть, хватают всех и тащат в каталажку без суда и следствия, вот и вся их тактика, – прокомментировал Полонский.

– Время такое, – ответил Гантимуров. – Кто кого первым схватит…

– И на небеса отправит, – буркнул Медведков.

– Бесово время. Новая власть шибко погромами церквей увлеклась. Иконы рубят, святых отцов стреляют. Бог не простит…

– Так оно и есть, старик. Своими глазами видели, – согласно кивнул поручик.

– Пройдет время, большими слезами, и ладно бы только слезами, – кровью умоемся. И не так сами, как дети, которые сейчас по зыбкам лежат и которые еще готовятся народиться, – мрачно отозвался Баженов.

В горнице повисла вязкая тишина. Ее прервало густое жужжание невидимой, должно быть, поганой мухи, залетевшей с улицы.

– Те, кто с писульками, кровью захлебнутся, а кто с пирожками, те – слезами, – после паузы добавил Федот Евлампиевич, опустив лицо и охватив седые виски ладонями, перевитыми узлами иссиня-черных вен.

И опять повисла тишина, которую будто никому не хотелось нарушать.

– Страшные слова говоришь, старик, – перестав ковырять вилкой в зубах, – отозвался Гантимуров. Помолчав, добавил: – На то они и большевики, чтобы по большим счетам за большие грехи потом оплатить…

Медведков молча отставил стакан.

Беляки все трое, в шесть глаз, слегка даже будто протрезвев, глядели на хозяина.

– Ты вот что, паря, – прервал снова наступившее молчание Медведков, обращаясь к старику, – так судачишь, словно вещие сны глядишь?

– Это одно. – Гантимуров бросил быстрый взгляд на хозяина: – А другое, к чему клонишь, Федот Евлампиевич? К тому, что нас большевики все-таки одолели, посекли как траву на луговине? Так?

– Мне клонить некуда. Говорю, что нутро подсказывает. Сейчас они, конечно, силу набрали, иначе бы вы от них не драпали, не скрывалися, а как раз все имело бы обратный поворот. Что на это скажете, господа-хорошие? – Теперь уже Баженов вопросительно смотрел, насупив густые седые брови, на Гантимурова. – Что, не шибко убедительно говорю?

– Пожалуй, трудно не согласиться, – неожиданно изрек Гантимуров. – Главное, большевикам в руки не попасть, а там время покажет, что и как. Оно, может, и действительно не в ту степь мы погнали лошадей в семнадцатом году… Мне лично терять было нечего после тех печальных событий. Так, жили мы не совсем богато. Наверное, сейчас вызову возражение у прапорщика?

– Отчего же? Уметь признавать свои ошибки вызывает уважение у любого порядочного человека, – спокойно ответил Полонский. – Каждый волен рассуждать по-своему, но истины можно достичь лишь по прошествии времени. Что моего дворянского сословия, то я остаюсь прежнего мнения. Я кадровый русский офицер и защищать себя и своих близких – мой долг. До марта семнадцатого я защищал Россию от германцев. После октября семнадцатого вынужден защищать себя и свой род от нашествия, как вы только что сказали, антихристов-большевиков.