Книга Сети сатаны, страница 131 – Оливер Петч

– Магия? Надеюсь, вы это не всерьез! – вскинулся Иоганн. – Да, я ученый, астролог и хиромант и порой прибегаю к неординарным средствам. Но я никакой не чародей, чтобы, подобно архангелу Михаилу, выступить против дьявола!

– Разве вы сами не называете себя магом? – резко спросил Айзенхофен.

Иоганн вздохнул.

– Затем лишь, чтобы произвести впечатление на простой люд. Комтур знатного происхождения должен это понимать.

– Если вам это будет более по душе, я могу отдать приказ своим рыцарям и они доставят вас и вашего ассистента в Кёльн, – заметил Айзехофен. – Между прочим, вы знали, что за вашу поимку назначена награда в сотню гульденов?

– Это шантаж! – Иоганн вскочил и ударил кулаком по столу. – Неужели Тевтонский орден так низко пал, что вам приходится вести себя как обыкновенным висельникам?

– Придержите язык, доктор!

Айзенхофен тоже поднялся, в глазах его плескалась ярость. Рядом с ним встал Эберхарт фон Штрайтхаген, положил руку на эфес меча. Сатана зарычал под столом и обнажил мелкие зубы.

– Наверное, будет лучше, если мы с моим другом поговорим с глазу на глаз, – вмешался Валентин. – Прогулка на свежем воздухе нам обоим пойдет на пользу.

Айзенхофен поколебался мгновение, после чего кивнул.

– Что ж, ступайте в сад и поговорите. Пусть он все узнает. Быть может, это заставит его передумать. Через час после полудня жду вашего ответа. – Он поднял палец и окинул Иоганна суровым взглядом. – И помните, доктор, до Кёльна верхом всего неделя пути.

* * *

Иоганн с Валентином медленно брели по большому ухоженному саду, который примыкал к рыцарскому залу и простирался до западной стены. Во все стороны разбегались узкие тропы, обсаженные кустами, увядшими розами и подрезанными деревцами. Сатана изучал новую территорию, время от времени задирая ногу. На ветках и цветах лежал тонкий слой белого инея, под ногами хрустел гравий. Некоторое время бывшие друзья молчали, погруженные в воспоминания. Наконец Иоганн остановился.

– Валентин, поверь мне, если б я мог повернуть время вспять…

– Это не под силу даже Господу… – Валентин смотрел куда-то вдаль. – Мне понадобилось немало времени, чтобы во всем разобраться. Но теперь я знаю, что порой и любовь может быть губительной.

– Ты имеешь в виду мою любовь к Маргарите? – негромко спросил Иоганн.

– Так ты по-прежнему ее любишь? – Валентин повернул к нему голову.

Фауст ответил не сразу.

– Она… является мне в сновидениях. Но это скверные сны.

Валентин задумчиво кивнул.

– Немудрено, что ты не можешь ее забыть. Я бы с радостью нарисовал ее. – Он поднял покалеченную руку и болезненно скривился. – Я долго привыкал рисовать левой рукой. Теперь получается вполне сносно.

– Так ты по-прежнему рисуешь? – спросил Иоганн.

– О да! – Валентин улыбнулся и показал на деревья и кусты вокруг них, на каменные скамьи, на которых так приятно было бы посидеть весной и летом. – Я часто бываю в этом саду, здесь хороший свет. – Он склонил голову набок и с любопытством взглянул на Иоганна. – Может, мне и тебя стоило бы нарисовать… Ты ведь теперь знаменит.

– О чем ты хотел поговорить со мной наедине? – спросил Иоганн. – Комтур просил, чтобы ты обо все мне рассказал. Что я должен узнать – и почему должен передумать?

По лицу Валентина пролегла тень.

– Ты, конечно, задаешься вопросом, почему я попросил комтура послать именно за тобой. Но я действительно считаю, что ты единственный можешь нам помочь. Кроме того, я вправе просить тебя об одолжении.

Иоганн кивнул.

– Бесспорно. Я сделаю для тебя все, что в моих силах.

– Тогда помоги мне освободить ребенка.

– Ребенка? – В первый миг Иоганн решил, что ослышался. – Что ты имеешь в виду?

Валентин тяжело сглотнул.

– Вот мы, собственно, и подошли к главному. Айзенхофен раскрыл тебе не все причины твоего появления здесь.

Он жестом предложил Иоганну сесть, и они устроились на скамье посреди сада. Над ними пели дрозды, среди ветвей гомонили воробьи. Казалось, весна на краткий миг заглянула в сад комтурии, в то время как снаружи еще стояла глубокая зима.

– Айзенхофен говорил, что у меня были и личные побуждения пригласить тебя в Нюрнберг, – с горечью продолжал Валентин. – Это правда. Речь идет о девочке, которая мне очень дорога. Я подобрал ее на улице несколько лет назад и назвал Гретой.

– Грета? – прошептал Иоганн. – Ты назвал ее как…

– Это показалось мне вполне уместным, – резко ответил Валентин. – Наверное, потому, что я полюбил девочку, как ты однажды любил Маргариту, с той лишь разницей, что я отношусь к ней скорее как к дочери. Я воспитал ее, и сейчас ей стукнуло четырнадцать. Верно говорят, что любовь к детям самая крепкая. Она зовет меня дядей, и, кроме меня, у нее никого больше нет на этом свете. И… – Он помедлил. – Над ней нависла страшная угроза.

– То есть?

– Гретхен и прежде не пользовалась особой любовью в Нюрнберге. С тех пор как мы обосновались в комтурии, ее считают смутьянкой, и пару раз ей случилось стянуть яйцо или яблоко на рынке. Поэтому, когда ее застали рядом с детским трупом недалеко от Пегница, с ней никто не церемонился. Ее… – тут голос у Валентина дрогнул, – ее бросили в тюрьму. При ней нашли дьявольский атрибут – бараний рог с какими-то символами; его, скорее всего, кто-то незаметно подкинул ей.

– И теперь дознаватели считают, что эта девочка связана с теми жуткими убийствами? – недоверчиво спросил Иоганн.

– Ты что, не понимаешь? – Валентин с трудом сдерживал слезы. – Они хотят обвинить в чем-то мою маленькую Гретхен! Она должна признаться, что состоит в сговоре с дьяволом, и рассказать, что ей известно об этих убийствах. Но она ничего не знает! Она же еще ребенок! Им просто… нужен козел отпущения. – Валентин схватил Фауста за руку. – Вот для чего я призвал тебя в Нюрнберг, Иоганн. Прошу тебя, помоги мне освободить мою Гретхен!

Иоганн поджал губы. Так вот для чего он здесь… Он-то следовал за кометой, надеялся найти ответы на свои вопросы – но проделал весь этот путь, чтобы вызволить из тюрьмы уличную девчонку. Точнее сказать, он здесь, чтобы помочь своему единственному другу…

«Чтобы загладить вину», – подумал Иоганн.

– Когда? – спросил он.

Валентин смахнул слезы с покрытого шрамами лица.

– Ты о чем?

– Когда Гретхен предстанет перед судом?

– Я… не знаю. Вот уж почти месяц, как она в тюрьме. Может, про нее забыли, а может, уже приступили к допросу… Ей всего четырнадцать, но я слышал, к ним попадали дети и младше… Я знаю, каково это, помню, как это жутко. – Валентин задрожал, и снова по его щекам покатились слезы. – Я сказал стражникам, что Гретхен приходится мне племянницей. Комтур устроил так, чтобы я мог навещать ее несколько раз в неделю. До сих пор ему удавалось отсрочить худшее – он тоже не верит в ее вину. Но и возможности Тевтонского ордена не безграничны. Нам нельзя терять время!