Книга Принц-странник, страница 39 – Виктория Холт

Он не таил обиды на Филиппа, поскольку помнил, что сам начал ссору, плюнув на кровать брата. В течение недели он все время путешествия ехал в отдалении от Филиппа, державшегося позади, предаваясь меланхолии, и в конце концов написал записку Филиппу, начинавшуюся новостями о себе и напоминанием, что он остается его нежно любящим маленьким папой Людовиком.

Но та ссора в спальне не кончилась на этом, и вовсе не Людовик ранил самолюбие Филиппа. Это сделали мать и кардинал, обвинившие младшего брата во всем происшедшем; они долго доказывали ему, что он не смеет никогда впредь ставить в унизительные ситуации своего царственного брата; если даже Людовик плюнул на его постель, он должен помнить, что это королевская слюна, и не обратить на это внимания.

Филипп помрачнел, но, разумеется, ни в чем Людовика не обвинял, а только стал еще больше завидовать ему.

Вот и сейчас, вспомнив все это, он покорно взял маленькую девочку за руку, пока Людовик отправился на поиски музыкантов, чтобы его брат и кузина могли потанцевать.

Малышка Генриетта танцевала с грацией и изяществом. И Людовик наблюдал за ней со скрытым удовольствием. «Бог солнца!»— подумал он и улыбнулся возникшей в воображении картине. Балет продемонстрирует все его блестящие стороны, и по его окончанию все будут восхищаться юным монархом и говорить, что он нечеловечески совершенен и просто божествен.

Но он, Людовик, вспомнит слова Ла Порта и постарается не слишком восхищаться собою. Филипп и Генриетта закончили танец.

— Прекрасно! — сказал Людовик. — Ты примешь участие в балете, кузина.

Филипп томно опустил руку кузины и сказал:

— Людовик, давай позовем остальных. Де ла Шатра, Кослэенов, дю Плесси-Праслэна… и де Гиша.

— Хорошо, — сказал Людовик. — Я их уже пригласил. Мы придумаем балет про бога солнца, и, кузина, я вам обещаю в нем роль.

— Спасибо, сир, — робко ответила Генриетта. Друзья короля собрались в его покоях. Людовик сказал:

— Я придумал балет. Я там буду богом солнца. Филипп увлек де Гиша в угол, где они занялись укладкой волос и хихиканьем. Поклонники Людовика сгрудились вокруг него.

Генриетта стояла в сторонке. Что могло быть интересного в этой худенькой девочке?

Генриетта-Мария приехала навестить дочь. Та немного встревожилась: зная мать, она полагала, что ей будет дано какое-то новое неприятное поручение.

— У меня для тебя хорошая новость, милая. Твой брат приезжает во Францию.

— Чарлз!..

— Нет, нет, нет! Всегда и везде один Чарлз! У тебя есть и другие братья. Я имею в виду Генри.

— Генри — младший из моих братьев. Я его ни разу не видела.

— Теперь это будет в прошлом. Ты увидишь его сразу по приезду в Париж.

— О, я так рада, мама.

— Еще один ребенок отныне будет рядом со мной. Какая же это радость для сердца матери! Ему сейчас тринадцать лет, а я как сейчас помню тот день, когда он появился на свет. Это было в Отлендском дворце и твой отец…

— Мама, умоляю тебя, не говори об этих днях. Они только расстраивают тебя, а сейчас ты должна быть счастлива, ведь к нам приезжает Генри.

— Да, и ради Генри нам нужно кое-что предпринять — тебе и мне.

— Что именно, мама?

— Ты, между прочим, везучая девочка, не знаю, понимаешь ли ты это. Ты приехала во Францию, когда тебе едва исполнилось два года и ересь не успела коснуться тебя. Твой брат оказался менее счастливым, и я боюсь, что его бессмертная душа в опасности. Мы должны спасти его, Генриетта, и я прошу тебя помочь в этом. Ты должна объяснить ему, что отец Сиприен научил тебя только хорошему. Общими усилиями мы, быть может, и сумеем спасти его душу.

И вот приехал Генри — застенчивый и робкий мальчик тринадцати лет, беспредельно счастливый от того, что наконец-то может соединиться со своей семьей. Мать громко и шумно выражала свою радость: ее любимый сын снова с ней, этот день один из счастливейших в ее жизни. И тут же она разразилась бурными рыданиями, потому что с ней не было ее Элизабет.

Генри заплакал вместе с ней, но маленькая сестра взяла его за руку и попросила не плакать.

— Ты с нами, Генри, — сказала она, — и это большая радость. Давай думать об этом и ни о чем больше.

Генри с удовольствием подчинился: он и без того перенес слишком много горя.

Когда они остались вдвоем с Генриеттой, она начала искать пути осуществления просьбы матери, и для начала попросила рассказать о его жизни с Джеймсом и Элизабет, и о том, как Джеймс исчез из дворца во время игры в прятки. Потом он рассказал о том, как они жили в Сайон Хаусе, умолчав о дне, когда его и сестру отвезли в Уайтхолл на встречу с отцом. Рассказал он и об одиночестве в Кэрисбрукском замке, о том, как добр был к нему мистер Лавл, как он стал товарищем для него после смерти Элизабет. Он рассказал сестре и о своем стремлении оказаться рядом с матерью.

— Брат, — сказала Генриетта, — ты другой веры, чем мы с мамой.

— Я одной веры с моим отцом.

— Генри, мама хотела бы, чтобы ты обратился в нашу веру. Пойдем завтра со мной, и ты послушаешь, о чем будет говорить отец Сиприен.

Рот мальчика неумолимо сжался.

— Прости меня, Генриетта, но не проси, пожалуйста, об этом. Я не сказал тебе, но когда мы жили в Сайон Хаусе, нас однажды отвезли в Уайтхолл. День был холодный, и река замерзла. Это был самый грустный день в моей жизни, Генриетта, но я еще не знал об этом. Мы приехали навестить отца, и это было за день до его смерти.

— Не надо об этом. Генри, — резко сказала Генриетта. — Умоляю тебя, не надо об этом.

— Мне нужно сказать об этом, чтобы все объяснить. Отец посадил меня на колени и сказал, чтобы я оставался в вере, в которой был крещен.

— Это не наша с мамой вера.

— Да. Это вера моей страны и моего отца.

— Я поняла, Генри.

— О, Генриетта, не говори никому об этом, но мистер Лавл сказал мне, что если бы мама была одной веры с папой и не пыталась обратить его и Англию в католичество, наш милый папа был бы еще и сегодня жив.

— А так ли это, Генри? Действительно ли это так?

— Но мне об этом говорили… И не один мистер Лавл, но и многие другие. Я никогда не обращусь в веру, из-за которой погиб наш отец.

— Но это мамина вера, Генри.

— Я останусь в прежней и никогда не поменяю ее на какую-либо другую. Я обещал это отцу, Генриетта. О, ты никогда его не видела. Это было так давно, но я не могу думать о нем без слез, Генриетта. Я не могу… не могу!

Генриетта вытерла глаза брата своим платком.

— Братец, милый, никогда, никогда я не буду просить тебя сменить веру. Я сама… боюсь. Я боюсь веры, которая погубила нашего отца.