Онлайн книга «Загадка уральской Мадонны»
|
А уже потом он вспомнил, что вчера Прошка принес ему темную от копоти доску, на которой он прочел имя великого урбинского художника… – Прошка! – крикнул старик. – Прошка, паршивец, не слышишь – в дверь стучат! Отвори, пока они ее не выломали! Нахальный мальчишка не отзывался, не подавал никаких признаков жизни – не иначе как спал без задних ног. Ну вот, опять самому придется открывать… Наконец Иван Игнатьевич поднялся. Все тело болело от неудобного положения. Кряхтя и охая, он подошел к двери и недовольным, заспанным голосом осведомился: – Кто там? Музей закрыт… – Открывай, Свиридов! – раздался за дверью хриплый начальственный голос. – Открывай, а то выломаем! Иван Игнатьевич похолодел, сердце его провалилось в пятки: он узнал неповторимый голос председателя городской ЧК Погребняка. Еще бы его не узнать… Неужели страшный чекист пришел по его душу? Неужели он вспомнил о его непролетарском происхождении? Трясущимися руками старик поднял железный крюк, отодвинул щеколду и отворил дверь. На пороге стоял хмурый Погребняк в черной кожаной тужурке, с деревянной коробкой «маузера» на поясе, за его спиной толпились какие-то незнакомые люди. – Что не открываешь, Свиридов? – прохрипел чекист, сверля старика пронзительными глазами. – Чем ты тут занимаешься? К тебе люди из самой Москвы приехали, а ты их ждать заставляешь… к тебе у новой власти могут вопросы появиться… – Ну, зачем же так сурово! – раздался за спиной Погребняка примирительный мурлыкающий голос, и вперед вышел высокий, дородный господин в шубе до пят. Именно господин, а не товарищ, как с удивлением отметил Иван Игнатьевич. Об этом говорила и роскошная шуба на бобрах, и сытое холеное лицо с маленькими кошачьими усиками, и самоуверенный взгляд московского гостя, и пенсне в золотой оправе, сползающее на кончик носа. – Здравствуйте, дорогой… Иван Игнатьевич! – проговорил гость, оббивая снег с мягких сапог и оглядываясь. – Ведь вы Иван Игнатьевич Свиридов, здешний хранитель, я не ошибаюсь? Впрочем, тут трудно ошибиться! – Так точно… – Иван Игнатьевич испуганно смотрел на столичного господина, пытаясь вспомнить, отчего его холеное лицо кажется ему таким знакомым. – А я Олег Мизгирь! – представился гость с приветливой улыбкой. – Вот, объезжаю провинциальные музеи, смотрю, что в них есть интересного… От растерянности Иван Игнатьевич не сразу расслышал имя гостя, а когда расслышал, не сразу поверил. А когда поверил, понял, откуда ему знакомо это лицо с кошачьими усиками. Ну да, он вспомнил поясной портрет кисти Репина, который видел до революции в Третьяковке, – Олег Мизгирь, знаменитый художник и искусствовед, член Академии художеств и прочая, и прочая. Знаменитая, даже легендарная личность! Что такой человек может делать в их глухом захолустье? А Мизгирь повернулся к Погребняку и проговорил с великолепным высокомерием: – А вас, Семен Остапович, я больше не задерживаю. Мы с товарищем Свиридовым сами разберемся. Нам с товарищем Свиридовым есть о чем поговорить. Погребняк стушевался, стал даже меньше ростом и выскользнул на улицу. Мизгирь скинул шубу на руки одного из своих спутников, прошел в комнату, огляделся. – Скромно у вас тут! Чекист этот не очень жить мешает? Если что, только скажите… – Что вы… – Иван Игнатьевич потупился. – Товарищ Погребняк нисколько не… – Да ладно вам, коллега! – Мизгирь хохотнул. – Я же таких, как он, немало повидал. Насквозь его вижу. Он интеллигентного человека сожрать готов. Но вы не стесняйтесь, обращайтесь ко мне, у меня с новой властью отношения приличные. Если что, вашего Погребняка моментально прижмут к ногтю… – Нет, ничего такого… – испуганно пролепетал старик. – Не нужно никого… к ногтю. – А чем вообще могу помочь? – Вот если бы дров… – Насчет дров мы непременно поговорим. Дрова – это, извините за грустный юмор, повсеместный камень преткновения. – Мизгирь повернулся к одному из спутников, в руках которого тут же появился блокнот, и промурлыкал: – Подумай, Митенька, где можно для Ивана Игнатьевича дров раздобыть. А вы мне, коллега, вот что скажите. – Мизгирь посерьезнел. – Есть у вас какие-нибудь интересные экспонаты? Такие, которым место в больших, настоящих музеях? И тут Иван Игнатьевич оживился. – Вот как раз вчера я прямо здесь, в этом доме нашел кое-что интересное… кое-что более чем интересное… – Он бросился к столу, где вечером оставил бесценную доску, но доски там не оказалось. Старик всполошился, оглядел комнату и наконец нашел доску на полу возле печки. Не иначе паршивец Прошка переложил. Хорошо хоть, не пустил на растопку! С него бы сталось… Иван Игнатьевич поднял доску, подошел к Мизгирю, повернул доску к свету и показал найденные вчера буквы. – Вы видите, что тут написано? Мизгирь склонился над доской, поправил пенсне, вгляделся, ахнул, снова вгляделся и поманил своих спутников: – Поглядите, коллеги! Те сгрудились вокруг доски, сталкиваясь лбами, и дружно заахали, переглядываясь. – Ведь это то, что я думаю? – смущенно проговорил Иван Игнатьевич. – Ведь это именно то? – Ну, милый мой, вы меня просто поразили! – Мизгирь поднял глаза к потолку. – Такого я, признаться, не ожидал! Никак не ожидал! Чтобы в такой, извините, глуши… – Вы считаете, что это… он? Рафаэль? Мизгирь посуровел, поправил пенсне и отчеканил: – Милый мой, говорить вполне определенно еще рано, нужно провести все необходимые исследования, но есть все основания предполагать, что это именно он, Рафаэль Санти, величайший художник всех времен и народов! Иван Игнатьевич порозовел. Его мечты начали воплощаться в жизнь, облекаться плотью. Мизгирь тем временем продолжал: – Вы, конечно, понимаете, коллега, что эту доску мы заберем. Ее место – в столицах. В Москве или Петрограде. Конкретно мы решим. В первую очередь необходимо расчистить доску, снять с нее копоть, лишний лак, восстановить живописный слой. Наверное, придется перенести живопись с доски на холст, вы же знаете эту технологию. Только после этого можно будет стопроцентно установить принадлежность – по характеру мазка, по художественным особенностям, по использованным краскам, наконец. Но я уже сейчас могу сказать… – Мизгирь поднял доску к свету. – Уже сейчас могу сказать, что шансы велики. Очень велики. Так что мы заберем эту доску… |