Книга Веселый господин Роберт, страница 37 – Виктория Холт

Добравшись до замка, Роберт отправил слуг на конюшню вместе с лошадьми, а сам пошел в дом искать Эми.

Холл был пустынен. Он быстро поднялся по лестнице, прошел по галерее в их спальню.

Там, склонившись над утюгом, стояла Пинто.

– Так… Пинто! – сказал Роберт.

Она выпрямилась, затем присела, явно смутившись:

– Лорд Роберт! Мы вас не ждали.

– Знаю. А где твоя госпожа?

– Катается верхом со своим отцом, милорд.

– Что-нибудь не так, Пинто? – спросил он.

– Не так, милорд? Нет… нет. Теперь у миледи все будет хорошо, раз вы приехали. – Она хотела быстро уйти из комнаты.

Но на Роберта вдруг напало озорное настроение.

– Я не помешаю тебе, Пинто. Не спеши уходить.

– Я просто убирала вещи миледи.

– Тогда, умоляю тебя, продолжай это делать.

– Но я уже закончила, милорд.

Он медленно подошел к ней, чувствуя, как нарастает ее возбуждение.

– Что такое, Пинто? – Взял ее за подбородок и заглянул ей в глаза. – Мне не нравится, что ты мне не доверяешь, не нравится, что ты убегаешь, едва я появляюсь, и бросаешь на меня испуганные взгляды, когда тебе кажется, что я не вижу.

– Но, милорд…

Он быстро наклонил голову и поцеловал ее, что удивило его почти так же, как и ее.

Пинто вырвалась, выбежала из комнаты, а Роберт улыбнулся. Как глупо с его стороны было думать, что она его ненавидит. В конце концов, Пинто тоже женщина.

Бедная Пинто! Она скрывала свои чувства к нему под маской недоверия и подозрительности. Но ей нечего опасаться. Ее достояние было в безопасности от него.

Вернувшись с верховой прогулки и увидев мужа, Эми чуть ли не впала в истерику от восторга.

– Но, Роберт, почему ты ничего не сообщил? – воскликнула она, бросаясь ему на шею. – Я лишилась нескольких часов твоего общества, ведь скоро ты снова умчишься, не сомневаюсь.

Роберт был очарователен, как всегда.

– До чего же чудесно оказаться дома, – сказал он, – вдали от шумного двора.

– Ты говоришь так, будто тебе там не нравится.

– Как мне может нравиться то, что удерживает меня вдали от тебя и от дома?

Надув губки, Эми сообщила, что до нее дошли кое-какие слухи.

– Какие слухи?

– Говорят, королева к тебе очень милостива.

– Королева справедлива. Она помнит тех, кто оставался ее другом во времена бедствий.

Позже Роберт поехал с женой кататься верхом по поместью, выразив желание увидеть новорожденных ягнят, посмотреть, как косят овес и бобы. Он притворялся, будто его это интересует, и мысленно поздравлял себя с тем, что навеки ото всего этого избавился.

Роберт не мог скрыть от Эми, что приехал лишь проездом.

– Нет… нет, нет! – запротестовала она.

– Увы, любовь моя. Я послан королевой. Я должен вернуться и приготовиться к испытанию коронацией.

– Почему я не могу поехать с тобой, Роберт?

– Это невозможно.

– Но другие лорды берут своих жен ко двору.

– Только если они занимают должности при королевском дворе.

– Разве я не могу стать фрейлиной?

– Всему свое время, Эми. Подожди. Королева меньше месяца на троне, но уже одаривает меня милостями, как ты слышала. Я не могу сейчас просить у нее большего.

– Но разве это много – место при дворе для твоей жены?

Роберт иронично улыбнулся в ответ:

– Уверен, что слишком много, Эми.

– Но, Роберт, надо что-то делать. Я не могу сидеть здесь в одиночестве и ожидать тебя месяцами.

– Я буду приезжать повидаться с тобой, Эми, при малейшей возможности. Можешь быть в этом уверена. Но мои обязанности главного конюшего королевы отнимают у меня много времени. Не хотелось бы вызвать недовольство королевы моим долгим отсутствием.

– Я боюсь королевы, Роберт.

– И поступаешь очень мудро. Она придет в ярость, если узнает, что ты меня задерживаешь.

– И что, отправит тебя в Тауэр? О, Роберт, смогу ли я когда-нибудь оказаться при дворе?

Он успокоил ее ласками, нежными словами, планами их прекрасного будущего. И был безмерно рад, когда наконец вырвался, поскакал из Норфолка в Лондон к королеве.

За день до коронации Елизавета проехала по Сити, принимая поздравления своего любящего народа.

Она перебралась по реке из Вестминстерского дворца в Тауэр за несколько дней до той субботы, на которую был назначен церемониальный парад; и покинула Тауэр в субботу в своей колеснице – прекрасная и царственная фигура в алом бархате. Ей было около двадцати шести лет, но она выглядела моложе, чем тогда, когда совершала свое путешествие по Темзе в Тауэр в то скорбное Вербное воскресенье четырьмя годами раньше.

К ее восторгу, повсюду готовились такие же празднества и церемонии, какие в свое время были устроены для ее сестры Марии, но как по-разному вела себя при этом толпа! Лондон приветствовал Марию, но Мария держалась официально и холодно. Елизавета вела себя не так. Безусловно, вся в бархате и драгоценностях, она представляла собою ослепительное зрелище, однако при этом принадлежала своему народу так, как никогда не могла ему принадлежать Мария. В течение всего дня Елизавета усердно показывала людям, что думает о них так же, как они думают о ней, что ее единственное желание – доставить им удовольствие так же, как они желают почтить ее.

– Боже, храни вашу милость! – кричали лондонцы.

И она отвечала:

– Бог да хранит вас всех!

Даже бедняки принесли ей цветы. Ее окружение пыталось остановить их, но Елизавета не позволила этого сделать. Она должна была улыбнуться каждому, с каждым поговорить, какое бы низкое положение он ни занимал, и именно цветами беднейших подданных украсила свою колесницу.

Королева знала, что ее народ с ней. Несмотря на свою молодость, она была мудра. И внешние проявления любви ее народа вызывали у нее восторг.

Она улыбалась, проезжая через Спред-Игл на Грейсчерч-стрит, потому что поперек улицы была воздвигнута арка, на которой поместили панно, рассказывавшее о предках королевы. Ее дедушка и бабушка, Елизавета Йоркская и Генрих VII; ее отец, Генрих VIII, и портрет прекрасной, похожей на фею дамы, о которой никто не вспоминал уже много лет, – матери королевы, Анны Болейн. Ничто не могло порадовать Елизавету больше.

В Корнхилле и Чипе тоже были вывешены панно, и Елизавета сделала несколько уместных замечаний по поводу каждого из них. Она хотела бы, чтобы ее граждане знали, что она не просто зрительница; она – одна из них. Ее улыбки предназначались всем – олдерменам и членам гильдий Сити, управителям и ученым Больницы Христа, один из которых произнес речь, которую она выслушала с великим вниманием.