Книга Чудо в аббатстве, страница 30 – Виктория Холт

— Я никогда не думала об этом.

— Нет, ты всегда считала его святым, да? Ты слишком открыто его обожала. Ты в нем не сомневалась, как я. Он должен был убеждать меня. Тебя он уже завоевал. Поэтому он любил меня, но мне это не подходило.

— Ты хотела богатства. Я это хорошо знаю.

— Смотри, каким счастливым я сделала мужа. Ребенок. Он никогда не думал, что сможет… в таком возрасте. Он так горд. Господи, как он вышагиваем! Что касается меня — я — чудо; я такое же чудо для Ремуса, как Бруно для монахов Аббатства. Мне нравится быть чудом. Поэтому я очень хорошо понимаю Бруно. Я чувствую так же, как он. И я понимаю его горькое разочарование.

— Но ты недостаточно его любила, чтобы выйти за него замуж.

Она печально улыбнулась:

— Вообрази меня женой бедняка… если сможешь. Я согласилась, что не могу.

— Ты не можешь быть счастливой, — сказала я.

— Я всегда чувствую себя счастливой, когда получаю то, чего хочу, — резко ответила она.

* * *

Кезая становилась все более и более странной. Я поговорила о ней с отцом.

— Бедная женщина, — сказал он, — она платит за свои грехи.

Меня всегда трогало отношение отца к людям, ибо я не встречала никого, кто был таким добрым и так жалел грешников.

Однажды одна из служанок пришла ко мне и сообщила, что Кезая исчезла. В эту ночь она не ночевала у себя. И сначала я подумала, что, она нашла себе любовника, но потом засомневалась, так как до родов осталось всего около месяца. Я встревожилась, и какое-то внутреннее чутье подсказало мне пойти в лачугу ведьмы в лесу.

Кезая была там.

Матушка Солтер пригласила меня войти. Я почувствовала странную дрожь, как всегда, когда попадала в ее дом. Он был невелик — одна комната внизу, из которой наверх вела маленькая винтовая лестница. Здесь не было свободного места: кабалистические знаки на стенах и на бутылках, в которых старуха держала свои настойки. На полках стояли горшки с мазями, с балок свисали пучки целебных трав и каких-то незнакомых мне растений. Всегда горел огонь, а над ним на цепи висел весь в саже котел. По обе стороны очага стояли два табурета, и, когда бы я ни пришла, матушка Солтер всегда сидела на одном из них.

Требовалось большое мужество прийти сюда; больные приходили, чтобы излечиться, а влюбленные — за любовным напитком; я набралась смелости, потому что очень волновалась за Кезаю.

Матушка Солтер указала на свободное сиденье возле огня и улыбнулась мне. Она была очень старой, но глаза ее были живые и молодые. Маленькие и темные, они напоминали глаза обезьяны, окруженные морщинками, лукавые и знающие.

Я сказала:

— Я беспокоюсь за Кезаю.

Она ткнула пальцем в потолок. Я вздохнула с облегчением.

— Значит, Кезая здесь.

Матушка Солтер улыбнулась мне и кивнула.

— Ее время уже близко, — сказала она.

— Так скоро?

— Ребенок просится в мир. Она придет раньше времени.

— Это будет девочка?

Матушка Солтер не ответила. Она была вещунья и часто правильно предсказывала пол ребенка.

— А Кезая?

Матушка Солтер покачала головой:

— Ее время на исходе.

— Вы можете спасти ее.

— Нет, ведь пришло ее время.

— Этого не может быть! — воскликнула я. — Вы можете что-нибудь сделать.

Она усмехнулась, и мне стало не по себе. В усмешке, приоткрывшей почерневшие зубы, было что-то недоброе. Потом старуха встала и знаком позвала меня. Она стала подниматься по винтовой лестнице, и я последовала за ней.

Я вошла в комнату с маленьким зарешеченным окном. Хотя было темно, я узнала фигуру, лежащую на соломенном тюфяке.

— Кезая, — позвала я и опустилась на колени рядом с постелью.

— Ты пришла, малышка Дамми, — прошептала Кезая.

— Да, я здесь, Кезая. Я испугалась за тебя. Я не знала, что с тобой случилось.

— Ничего уже не случится со мной на этой земле, малышка.

— Что за глупые слова, — сказала я резко. — С тобой все будет хорошо… и как только ты родишь малыша…

— Ролф Уивер собирался убить меня, — промолвила Кезая. — А теперь меня убьет его ребенок. Но что это был за мужчина! И такой человек пошел на корм червям, куда и я скоро отправлюсь.

— Что за разговоры! — воскликнула я возмущенно. Матушка Солтер фыркнула. Она стояла рядом и взирала на нас, как ястреб.

— Кезая, — позвала я. — Не уходи. Я буду ухаживать за тобой. Буду ухаживать за ребенком…

Кезая схватила меня за руку. Ее рука была горячей.

— Ты присмотришь за ребенком, Дамми? Ты присмотришь за моей малышкой? Ты обещаешь мне?

— Я обещаю тебе, Кезая, мы присмотрим за ребенком.

— И ее будут воспитывать как маленькую леди. Она будет сидеть за столом, где сидели вы с госпожой Кейт и мистером Рупертом. Как бы я хотела это увидеть. И было бы хорошо, если бы она училась по книгам, как мой мальчик. Но он так и не посмотрел на меня. Он не захотел признать меня своей матерью. Он не верит этому. Я хочу, чтобы она была леди. Я буду звать ее моя маленькая Хани. Я хорошо это помню… Ролф был рядом, и никогда мне не было так хорошо, а в окно доносился запах жимолости… в этот день и был зачат мой ребенок. Жимолость, сладкая и липучая. Я назову ее Хани-медовая.

И тут я поняла, что Кезая часть моей жизни, и, если ее не станет, я потеряю эту часть. В детстве после отца я любила Кезаю, и даже матушка никогда не была мне так близка.

А теперь Кезая лежала с каплями пота, сверкающими на ее верхней губе, и вместо румянца на щеках была сеточка тонких красных линий. В ней уже не было прежней веселости, жизнерадостности. Она уже не была влюблена в жизнь, а это могло означать только одно — она готовилась покинуть ее.

Я старалась убедить ее:

— Кезая, у тебя все будет хорошо. Так должно быть. Что я буду без тебя делать? Она сказала:

— Вы справитесь. Вы уже давно не нуждаетесь во мне.

Я возразила:

— Ты будешь нужна ребенку. Твоей Хани. Она крепко сжала мою руку.

— Госпожа Дамаск, вы возьмете ее. Вы будете ухаживать за ней так, как будто она ваша младшая сестра. Обещайте мне, Дамаск.

Я сказала:

— Обещаю.

Подошел кот по кличке Рекин и стал тереться о мою ногу и мурлыкать. Матушка Солтер кивнула:

— Клянись, — сказала она. — Клянись, девочка. Я и Рекин будем свидетелями.

Я молчала, переводя взгляд со зловещего лица той, которую мы называли ведьмой, на странно изменившееся лицо Кезаи. Я понимала важность момента. Я должна была поклясться в том, что буду заботиться о малыше, ребенке служанки и человека, чьей смерти стала свидетельницей и которого считала животным. Даже хуже, потому что зверь убивает от страха или из чувства голода. А Ролф Уивер находил радость в том, что пытал других. Когда я думала о непонятной тяге Кезаи к этому нечеловеку, меня охватывало глубокое омерзение. И я должна была поклясться заботиться об их ребенке! Но сухая рука Кезаи сжимала мою. И в ее глазах я увидела страдание.