Книга Призванный хранить, страница 95 – Николай Буянов

— Сколько же тебе отвалили монголы? — глухо спросил Антон, глядя горцу в глаза и не находя в них ничего: ни раскаяния, ни торжества, ни насмешки — вообще никаких эмоций. Профессиональным убийцам чужды эмоции: они мешают им эффективно выполнять свою работу. — Каково же было твоё задание, Заур? Убить нас всех?

Некоторое время тот молчал. Потом спросил без интереса:

— Почему ты назвал меня Зауром?

Антон указал на мёртвого Лозу.

— Потому что он с самого начала подозревал нечто подобное. Ваше внешнее сходство, твоя поразительная осведомлённость обо всём, что происходит, так сказать, во внешнем мире — откуда бы? Ты ведь жил отшельником! Даже твоя рана на руке — точь-в-точь такая же, как у Заура... Поэтому тебе пришлось избавиться от Лозы — он не поверил твоей сказочке о двух близнецах и мог выдать... — Он усмехнулся. — Классика жанра. Убийца, чтобы обеспечить себе алиби, сам имитирует собственное убийство: кто же станет подозревать мертвеца?

— Значит, ты не поверил в смерть Заура? — спросил горец без улыбки.

Антон издевательски усмехнулся.

— Заур... Заур — ловкий, сильный, тренированный, с раннего детства готовивший себя к воинской службе — срывается с верёвки (!) и тонет в озере (!!!) Даже не смешно.

Антон презрительно отвернулся: надо ему — пусть бьёт в спину, чести немного. Потом наклонился над Лозой и прикрыл ему веки. Расшитый аланский плащ — плащ, ранее принадлежавший Баттхару, накрыл мальчишку, словно саван, оберегая от проникавших сверху солнечных лучей. Да и сам он выглядел не мёртвым, а будто уснувшим: лицо вытянулось и успокоилось, и сведённые судорогой губы смягчились, словно он видел во сне давно почивших родителей... И с ним я тоже не простился, как подобает, мелькнула никчёмная мысль. «Ни один кингит не станет предателем и не перейдёт на службу монголам». Он верил в это до последней секунды...

— Вот только не пойму, знала ли обо всём Асмик. Если нет — то как ты умудрился скрыть от неё? А если да — как заставил помогать тебе? Ведь ты служишь человеку, который убил её мать.

Сдерживаться более не хватило сил, он вскочил на ноги и выкрикнул в лицо Аккера (или Заура):

— Ну что молчишь? Подтверди мои слова или опровергни... Скажи хоть что-нибудь — я имею право знать, чёрт возьми! Давай, не стесняйся, порази меня красотой замысла!

Проклятый горец не изменился в лице. И не двинулся с места — только спросил, вроде бы даже без издёвки:

— Если я служу монголам, то почему не убил царевича раньше? Зачем нужно было отпускать его с тобой в Тифлис?

Антон рассмеялся. Ещё одна догадка пришла на ум — легко, будто давно уже топталась за дверью, ожидая очереди на приём... Ему вообще все давалось сегодня легко: последний день жизни и должен быть простым и самым удачным, чтобы не было мучительно больно потом, в лучшем из миров...

— Затем, что тебе обязательно нужно было убить Баттхара на территории Грузии. Тогда все надежды на союз двух народов будут утрачены на долгое время — возможно, на несколько веков. Ты ведь сам рассказывал о ваших обычаях кровной вражды — из поколения в поколение, когда уж никто и не помнит, из-за чего она возникла. Умно, ничего не скажешь.

Запал вдруг иссяк, уступив место тупому равнодушию. Умно, действительно умно. Тебя можно поздравить, чужеземец, ты наконец-то нашёл ответы на мучившие тебя вопросы. Жаль, слишком поздно, не будет времени как следует насладиться собственной догадливостью.

— Вот только объяснил бы ты мне, зачем я здесь? За каким чёртом меня выкрали из моего столетия, спасали из-под лавины, спасали от монголов, учили сражаться, снова спасали... Какой смысл? Ответь, не дай сдохнуть невеждой.

— Ты ошибаешься, — вдруг услышал он голос за спиной. Голос был спокойный и немного усталый — так не говорят, если собираются нападать. Нервы у Антона были напряжены и бренчали, как расстроенная гитара, но он заставил себя обернуться медленно.

И увидел Баттхара и Асмик.

— Ты ошибаешься, — эхом повторил горец. — Хотя... Удивительно, но ты почти всё отгадал верно.

— Почти? — с иронией спросил Антон.

— Почти. Потому что я не Заур. А Заур — вот он, перед тобой.

Он сделал шаг в сторону, и Антона затошнило от собственной тупости. Пришлось сделать пару глубоких вдохов, чтобы в голове прояснилось. Приложив определённое усилие, он сконцентрировал взгляд — и увидел старого своего знакомого, «глухонемого» монаха, давшего странный обет не открывать лица. Сегодня, похоже, настал момент нарушить этот обет: монах поднял правую руку и сдёрнул с головы капюшон.

Несколько долгих секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Антон медленно подошёл, уже ничего не опасаясь (хотели бы убить — давно бы убили) и проговорил, отчаянно волнуясь:

— А ведь мы тебя оплакивали.

— Так было нужно, чужеземец, — тихо сказал Заур. (Голос... Тот же голос, что и в то утро, возле молельни на перевале Трёх Сестёр. Ещё тогда он показался ему знакомым, надо было сделать последнее усилие, чтобы найти истину...)

— Стоило превратиться в «мертвеца», чтобы получить возможность наблюдать со стороны. И — найти предателя.

— Лоза, — совсем тихо прошептал Антон.

— Лоза, — подтвердил Заур и отвернулся, чтобы никто не видел его лица.

Он молчал довольно долго, потом, справившись с собой, сказал в пространство:

— Надо бы что-то сделать. Не оставлять же его так.

— Монахи скоро придут, — отозвался Аккер. — Они позаботятся обо всём. А подробности им знать не обязательно.

Антон понял, что он имел в виду, говоря о «подробностях». Лозу похоронят как героя. Пусть он не имел на это права, но это право имел Аккер, учивший Лозу воинской науке. И сам Антон, который укрывался с ним одним плащом и страховал его, когда тот полз по отвесной стене. И спорил с ним, как могут спорить только лучшие, проверенные друзья. И прикрывал собой в бою.

Они имели на это право.

Уже за воротами, выйдя из церкви, Аккер обернулся и медленно опустился на колени. Несколько минут он стоял неподвижно, воздев взор к высокому, словно плывущему в небе кресту на куполе, и шептал что-то, неслышное другим. Будто просил прощения и не надеялся на него. Потом тяжело поднялся, отряхнул колени и произнёс:

— Иногда я ненавижу тебя, чужеземец. И даже жалею, что спас однажды. Когда-то я совершил страшный грех, убив соплеменника. Сегодня по твоей вине я совершил второй грех, ещё более тяжкий. Я убил соплеменника в стенах храма. Если так пойдёт дальше... Боюсь даже подумать, что со мной станет.

Крепость Сенген, где стоял с гарнизоном воевода Осман, была возведена в узком ущелье между Зангузинским и Карабским хребтами. Оба были не слишком высоки, но вид имели холодный и неприступный, будто кто-то могущественный нарочно обтесал их громадным зубилом, чтобы прикрыть крепость с востока и северо-запада.