Онлайн книга «Черный гусар»
— Не ранен я, Фома, оставь это. Проба вот убили. Да турок сбежал. Сейчас тревогу поднимет. Чернявский нагнулся над несчастным животным, взял его свободной рукою за морду, а вооружённой сделал движение быстрое, едва даже заметное. Кровь хлынула из перерезанной шеи, и судорога прошла по телу. — Что животине-то мучиться? — ответил вахмистр на невысказанный вопрос Валериана. — А за турка не беспокойтесь. Он сейчас так же смирно лежит, как и этот. Фома небрежно ткнул сапогом в бок убитому. — Быстрый басурманин, да мы-то ещё быстрее, — добавил он с удовольствием. — Больше никого не было? Чернявский напрягся: — Не видели. Только один на нас выскочил. Скворцов с Фоменкой коней по лесу собирают. Эти, — он кивнул на пленного и убитого, — своих тому оставили, а он испугался, поводья бросил и бросился наутёк. И утёк бы, конь у него добрый, да в кустах не расскачешься. Мадатов покачал головой: — Я голоса слышал. Мог, конечно, и ошибиться, но... Никитин, — обернулся он к стоявшему рядом гусару. — Выезжай на дорогу к Олейникову. Предупреди — пусть едут внимательно и сторожко. Когда проедут три-четыре сотни сажен, пусть остановятся, меня подождут. А сам возвращайся и доложи полковнику, что, возможно, неприятель и пойдёт через лес. — Иванчука с собой прихвати, — добавил Чернявский. — А то ведь не одни эти в кустах хоронятся. Когда гусары исчезли, Чернявский подошёл к пленному. Тот сидел, привалившись к стволу, голова его бессильно клонилась набок. — Ишит бени? [21] — спросил вахмистр по-турецки довольно чисто. Услышав знакомую речь, турок вздрогнул, но тут же снова обмяк. — Слышишь меня? — Фома взял пленного за подбородок и стиснул стальными пальцами; тот застонал, засучил ногами. — Придуривается, ваше благородие, сейчас ответит. Мадатов пододвинулся ближе. — Кимсин? [22] — спросил и он, как можно твёрже и строже. Фома посмотрел на него удивлённо: — Так вы тоже их понимаете! И хорошо знаете? — Хорошо, — мрачно ответил Валериан, — хорошо. — Он не хотел бы объяснять вахмистру, как досталось ему это знание. — Как зовут? — обратился он снова к пленному. — Отвечай! — рявкнул Чернявский и снова сжал руку. Пленный открыл глаза: — Селим... Селим... аджи... бырак... [23] — Сейчас будет ещё больнее, — пообещал вахмистр и поиграл кинжалом. За деревьями затрещали сучья хвороста, заржала коротко лошадь. Мадатов прыгнул к телу несчастного Проба, выхватил из кобуры-ольстры заряженный пистолет. — Свои это, ваше благородие, — догнал его укоризненный голос Чернявского. — Скворцов с Фоменко. И лошади, должно быть, турецкие. Я их ещё издаля услышал. Не умеют, чертяки, по лесу ездить, как ни учи. Из-за кустов, действительно, выехали оба гусара, держа в поводу пойманных лошадей. Чернявский шагнул им навстречу: — Вот, господин ротмистр, вам новый Проб, вместо бывшего. И тот был неплох, а этот уж — просто хорош. Высокий вороной жеребец с белой звёздочкой на лбу, с белыми же чулками подался в сторону, когда Мадатов протянул к нему руку, прижал уши, оскалился. — Осторожней, ваше благородие, кусается. — Державший повод чернобровый гусар, кажется, Скворцов, послал свою лошадь вперёд. — Дикий, нехолощеный. Да, кажется, не объезжен. — Объезжен, объезжен. — Чернявский откровенно любовался четвероногим трофеем. — Так выезжен, что тебе, брянскому, и не снилось! Да только наездник ему нужен такой! Он покосился на эскадронного командира. Мадатов лишь ухмыльнулся: — Давай-ка, Фома Иванович, с бывшим хозяином потолкуем. Может быть, расскажет что-нибудь дельное. Чернявский положил на раскрытую ладонь кинжал и медленно поднёс его к лицу пленного. Тот замотал головой и прижался плотней к стволу, к которому был привязан. — Сколько вас? — Мадатов тоже придвинулся и наклонился к турку. — Говори! Фома сделал едва уловимое движение кистью, и рот Селима словно раскрылся почти до самого уха; кровь хлынула на щёку, потекла на рубаху. — Трое... нас было трое... — Это здесь, а дальше? — Десять... поехали посмотреть... Чернявский оглянулся на ротмистра: — Олейников напорется. Нашумят. — Предупредить уже не успеем. Да и не в них, кажется, дело... Сколько за вами?! Живее!!! Ну... Селим с ужасом следил, как остриё приближается к его глазу. — Две... четыре... тысячи спаги... Гассан-бей ведёт к лесу там, за холмами... Мадатов распрямился: — Более толковать не о чем. Возвращаемся быстро, надо предупредить. Надо вернуть Олейникова. — А что с этим? — Со звериной жадностью вахмистр оглядывал сидящего пленного. — Забираем с собой. Он ещё нам почти ничего не сказал. Чернявский принялся отвязывать турка. — Скворцов, помоги. Фоменко, догоняй взвод, скажешь унтеру... И в этот момент впереди в лесу грохнули выстрелы, закричали встревоженно люди. — Всё, не успели. Фоменко — с нами. Быстрее, вахмистр... Вчетвером они подняли турка в седло, связали ноги под брюхом, притянули руки к задней луке. Чернявский с Мадатовым подбежали к вороному. Фома отвязал поводья, потянул лошадиную голову вниз, Валериан же взлетел на спину коню. Седло казалось неудобным после гусарского, но он помнил такие ещё с Арцаха... — Вы его кулаком, ваше благородие, промеж глаз. И хлыстом бы туда, по брюху, туда подальше... — Поводья, — оборвал он Чернявского. Только пропустив между пальцев кожаные ремни, он упал на выгнувшуюся шею, зарылся лицом в жёсткую гриву и зашептал в большое, треугольное ухо странные слова, полупричитания-полупросьбы, которым учили его в горах конюхи дяди Джимшида... — Ваше благородие! — Глаза Чернявского раскрылись почти на половину лица. — Да вы же и в самом деле... — Наконь, вахмистр! Живо! Только они вырвались на дорогу, мимо проскакала гусарская лошадь без всадника. Справа, где отбивался взвод Олейникова, опять затрещали выстрелы. — Ваше благородие, Валериан Григорьевич! Вы втроём с пленным — к нашим. А я унтеру помогу. Даст Бог, может, и оторвёмся!.. |