Онлайн книга «Другая Вера»
– Гол как сокол. Комната в коммуналке, алименты на двоих детей. Скромный инженер, что с него взять? – А вот мы и поможем! – резко отозвалась бабушка и осеклась, заметив Веру в комнате. Дед устало махнул рукой и вяло пробурчал: – А кто, интересно, отказывается? Вере не нравился отчим: вечно молчит, уткнувшись в газету. На речку не ходит, подмосковные водоемы, ему, видите ли, замусорены и отравлены. Садом не увлекается – гастрит, фрукты противопоказаны. Лес не любит – комары. С дедом политических бесед не ведет, а бабушку как будто не замечает, как, впрочем, и Веру. Да и с мамой они разговаривают мало – так, перебрасываются бытовыми фразами. В воскресенье, сразу после обеда Владислав Петрович начинал дергать жену: – Инна! Ну когда мы поедем? Мне уже надоело, хочется цивилизации! При слове «цивилизация» бабушка презрительно хмыкала. А мама нервничала, что-то шептала ему, уговаривала остаться до вечера, говорила, что скучает по дочке, на плоском, как у камбалы, лице отчима застывала крайне недовольная гримаса. – Конечно! – шипела на кухне бабушка. – Он же уже пообедал! Теперь можно домой! Мама со вздохом переодевалась, подкрашивала ресницы и губы, втихаря плакала. Бабушка бросалась ее утешать: – Главное – не пьет и не гуляет. Порядочный мужчина. – Лучше бы пил и гулял, – тут же вставлял дед. – Повеситься с таким хорошо, а как жить – не знаю. Мама обижалась, бабушка цыкала на деда, а Зоя уводила Веру из комнаты. – Правильно Давид Григорич говорит, – нашептывала Вере Зоя. – Лучше уж никакого, чем этот. – Она кивала в окно, где под яблоней в плетеном кресле читал газету новый мамин муж. Вере было жалко маму и жалко себя, потому что она вынашивала план в восьмом классе переехать в Москву к маме, в их комнату на Сокол, и школу оканчивать там. Но теперь планы срывались – жить рядом с отчимом? Нет, никогда. И к сердцу подкатывалась ярая злость, даже гнев – неукротимый, клокочущий. Чтоб ты сдохла, рыжая стерва, чертова Нинка! Все это из-за тебя! А через пять лет после маминого замужества случилось ужасное – погибли все трое. Мама Инна, папа Андрей и мамин муж Владик. Ехали вместе в Малаховку на шестнадцатилетие Веры, на ее первый, как сказал дед, юбилей. И в маленький папин «москвичонок» влетел огромный «КамАЗ». Водитель «КамАЗа» был пьян, но выжил. А те, кто ехал в «москвичонке», – увы… Осталась только Золотая Нина, и на похоронах родителей Вера увидела ее после долгого перерыва. Узнать ее было сложно – ничего золотого в Нине не было: и веснушки, и некогда роскошные волосы стали тусклого серого цвета. Возле Нины крутилась девочка лет пяти. Вера поняла, ее единокровная сестричка Сонечка, похожая на их общего отца. Но ни к Нине, ни к девочке Вера не подошла. Странное дело – смерти приемной дочери первым не выдержал дед. Войну прошел от Курска до Праги, имел три серьезных ранения и несколько орденов и медалей. Ничего не боялся, даже, как грустно шутил, ОБХСС и КГБ. А потеряв приемную дочь, через два года ушел – два инфаркта подряд. После похорон дочери дед слег и отказывался вставать. Бабушка держалась, а Дава сломался. И Вера с бабушкой остались одни. В тот жуткий год, когда ушел дед, случилась еще одна беда – их обокрали. Обокрали среди бела дня, когда Вера с бабушкой отправились на станцию за молоком. Влезли в дедов кабинет и нашли деньги, спрятанные наивной бабушкой под половицей. К счастью, больше ничего не взяли, видимо, торопились. Да и денег было прилично, что рисковать. – Сироты мы с тобой, – плакала бабушка. – Все нас оставили, все! – Она поднимала лицо к потолку и принималась грозить кулаком: – Сволочь ты, Дава! Какая ты сволочь! Как же ты мог, старый дурак? На кого ты меня оставил? Меня и Верушку? И в эти минуты Вере было особенно страшно. Но жизнь продолжалась, и надо было жить. «Куда денешься, – говорила Зойка, – хочу, не хочу, а бог нас не спрашивает». Кстати, Зойка таки вышла замуж! Толстая, рыхлая, рябая, сорокалетняя Зойка – и на нее нашелся купец. Сосватала Зойку дальняя родня, и она укатила в деревню. А бабушка стала продавать вещи, чтобы выжить. – Я стала торговкой. Спекулянткой, – сетовала она. – А мать моя, между прочим, дворянка! Сначала проели украшения, потом дедово зубное золото. Следом ушли бабушкина каракулевая шуба, норковая шапка, отрезы на платья и пальто. Самое хорошее и ценное носили на рынок в комиссионку, там теперь заправляла товароведом и продавцом восемнадцатилетняя Томка, лучшая Верушина подружка. Цены ставила высокие, в память о старой дружбе. Иногда, крепко затянувшись сигареткой, Тамарка повторяла, видимо, выражая сочувствие: – Видишь, Верка, как жизнь поворачивается: то ты у нас была богачкой, всего у тебя было по горло. А теперь я. Это была чистая правда – на накопленные деньги Зинаеда и Тамара купили хороший дом с удобствами, и в комиссионке молодая, но ушлая Томка зашибала хорошую деньгу. К тому же у нее уже имелся любовник, сын Гиви Левановича, торговца гвоздиками. Гиви Леванович постарел и дело свое передал старшему сыну, Арчилу. У Тамарки с Арчилом случилась любовь. Но женится тот не торопился, брать русскую не хотел, ждал обещанную из Кутаиси грузинку. – А мне наплевать! – бодро говорила Тамарка, сплевывая шелуху от семечек и со свистом затягиваясь сигаретой. – Больно мне надо за ненормального этого идти, ага. Знаешь, какие они, эти грузины? Вера не знала… – Да бешеные! – повторяла Тамарка. – Чуть что – в крик! А уж в койке… – Тамарка закатывала глаза. – Ни дня не пропускает, прикинь? Вера краснела. В этой теме она была полным профаном. Новых тряпок Вере хотелось. Смотрела на Тамарку и, если честно, завидовала: лаковые туфельки вишневого цвета, кримпленовые пиджаки, шелковые юбки. А какая косметика! Французская пудра и духи, итальянские тени и помада в красной коробке со смешным названием «Пуппа». У Веры были только ленинградская тушь-плевалка в коробочке, польская помада и прибалтийские духи «Дзинтарс». А еще старые, сто раз подбитые туфельки да пара старых платьишек. Не о чем говорить. Бабушка утешала: – Ты такая красавица, что тебе и в рубище будет хорошо, и в мешковине! Ничто тебя, Верочка, не испортит! Все так, но мешковины Вере совсем не хотелось. Проели все быстро. На вырученные от продаж деньги бабушка устраивала загулы – ездила в Москву и покупала в сороковом гастрономе, где работала далекая дедова родственница, деликатесы: черную, отливающую перламутром икру на развес, ломти осетрины, истекающей ярко-желтым жиром, банки камчатских крабов, самые дорогие шоколадные конфеты, ананасы, грустно увядающие в пирамидах на мраморных прилавках центральных гастрономов. |