Книга Дурные дороги, страница 75 – Эли Фрей

– Я тоже больше на зацепе люблю.

Мальчишка высовывается из-под платформы, смотрит вдаль ― не едет ли «собака»? Потом возвращается.

– А у меня сегодня день рождения, ― вдруг говорю я.

– Пгавда? ― Он удивленно смотрит на меня. ― А чего ты не дома? Не пгазднуешь?

– Праздную. Надоело. Все поздравляют, устала и сбежала. У меня полный дом гостей. Приехали тетя с дядей по маминой линии, а еще тетя с дядей по папиной линии, две бабушки, дедушка, крестная и две маминых подруги. Тетя с дядей по маминой линии подарили велосипед, родители подарили фотоаппарат, бабушка по маминой ― плеер, бабушка по папиной ― бадминтон, а тетя с дядей по папиной…

– Ух ты, здогово! А что все гости такие стагые? Бгатьев и сестег нет?

– Нет. Ни одного. Даже двоюродных, ― отвечаю я с гордостью.

– А мне вот скучно без бгатьев и сестег. Я один в семье. Ой! С днем гождения, кстати! Смотги, у меня даже подагок есть. ― Он достает из кармана подтаявшую шоколадку и протягивает мне.

– Спасибо…

На моих глазах слезы. Я беру шоколадку «Виспа», размякшую, замятую с одного конца, ту самую, с удивительными воздушными пузырьками, и чувствую нежность к моему новому знакомому. Сам того не зная, он устроил мне настоящий праздник.

– Пгавда, я съел две дольки от твоего подагка. Не обижайся, ― виновато признается он. И в этот момент я понимаю, что хочу, чтобы этот смешной картавый мальчишка в грязной одежде стал моим другом.

– Меня Даша зовут.

– А меня Тотон. Тьфу, Антон.

Вот так в моей жизни появился он, мой родной, мой любимый Тотошка.

Потом он никогда не спрашивал, где фотик, который мне подарили родители, где плеер и бадминтон, хотя я придумала несколько вариантов лжи ― фотик украли, плеер сломался, ― но он не спрашивал. Думаю, он все понял сразу. Он всегда был мудрым, гораздо мудрее, чем я считала. Просто он не выставлял это напоказ.

* * *

Первым с пулей во лбу рухнул на пол Ацетон. Я обернулась. В проеме застыла бледная, как привидение, Аня; она все еще держала пистолет в вытянутой руке, словно не веря, что выстрелила. А потом… под ноги мне упал Тошка.

Я соображала очень медленно, а друг оказался быстрее. Он раньше увидел, как Ацетон взмахивает ножом, и сделал шаг. Этого было достаточно, чтобы принять на себя удар, предназначенный мне. Лезвие вонзилось прямо Тошке в горло, и теперь кровь растекалась по полу. На белом кафеле она походила на густую клюквенную мякоть, которую мама обычно процеживала через марлю в кастрюлю, а затем, добавив воду и сахар, варила кисель.

Я быстро опустилась рядом. Тошка испуганно смотрел на меня, открывал и закрывал рот, как рыба. Трясущимися руками я содрала с себя шарф, прижала к ране, бормоча:

– Я сейчас… Сейчас я помогу тебе.

Шарф быстро пропитался кровью. Тошка в панике схватился на меня.

– Я все исправлю, обещаю!

– Ац! ― Руслан схватился за голову. ― Ты долбаная дрянь! ― бросил он Ане и сделал шаг, но она крикнула:

– Назад, я выстрелю!

Руслан зверем заметался по комнате. Он все еще держался за голову, будто отчаянно борясь с реальностью. Наконец он уставился на меня ― глазами, полными боли и ярости.

– Почему там, где ты, всегда происходит какое-то дерьмо? Почему там, где ты, всегда умирают мои близкие?

Я не знала, что ему ответить. Да и мне было не до него. Я думала только о Тошке, время остановилось. Я взяла теплую руку друга в свою.

Послышался отдаленный вой сирены. Он все нарастал и нарастал, но я думала, мне просто чудится, думала, так крепнет внутри паника. Но потом звук стал совсем отчетливым. Он доносился со стороны окна. В комнату вбежали люди.

– Черт, Рус, сваливаем, мусора!

– Черт! Чуваки! Аца замочили! Валим к чертям отсюда, ща мусора припрутся. Рус, валим, валим, Ацу уже не помочь.

Руслан в последний раз взглянул на меня пустым взглядом. Кровь за кровь.

– Ты вернула мне долг, ― сказал он и вышел. Вскоре стих шум спешных шагов.

Мы остались всемером ― все грязные, избитые, в поту и грязи. Аня все еще стояла в проеме с зажатым в руке пистолетом. Мы с Никой сидели возле Тотошки, пытаясь остановить кровь. Парни понуро замерли рядом. Я крепко держала теплую руку друга. Зажмурилась, но даже сквозь сомкнутые веки видела красно-синее свечение.

Я снова открыла глаза. Очертания комнаты искажалась. Что-то все сильнее сдавливало мою голову. Пространство вдруг закружилось в водовороте красок, звуков и запахов.

* * *

Нам тринадцать. Мы сидим на высокой липе, растущей между моим и Тошкиным домом. Из рюкзака Тотошка достает пакет, и мы собираем липовые цветы, чтобы потом засушить и добавлять в чай.

― Тошка, вот скажи, что, если бы прилетел злой колдун и сказал: «Я забираю жизнь одного из твоих родителей, но ты можешь выбрать, кого оставить»? Кого бы ты оставил? Маму или папу? ― спрашиваю я.

― Не знаю. Это стганно ― о таком думать.

― Ну, представь. Вот прилетел колдун… Так кого?

― Навегное, маму. Папа всегда учил меня, что женщину нужно уважать и защищать, что мама ― это святое. А ты? Кого бы ты оставила?

― Сказала бы: «Забирай обоих», ― хихикаю я. ― А кого бы ты оставил? Бритни Спирс или Анну Павловну?

Анна Павловна ― Тошкина училка по русскому. Она молодая и нравится ему.

― Анну Павловну. Она хоть настоящая, а Бгитни Спигс живет только в телике.

― А кого бы ты оставил, если бы злой колдун сказал тебе: «Я забираю одну жизнь ― либо твою, либо того, кого ты любишь больше всего на свете»?

Тошка смотрит на меня как-то странно.

― Твои вопгосы глупые, Сова. Они мне не нгавятся.

― Ну ответь! Так чью?

― Отстань.

― Конечно, свою. Никто не выберет чужую жизнь. Да?

― Чего пгистала ко мне? Хватит, егунда какая-то, а не вопгос.

Я злюсь на Тошку за то, что он больше не хочет играть в эту игру, и кидаюсь в него цветком. Он смеется и отвечает тем же.