Онлайн книга «Рулетка судьбы»
|
Она резко вскинула голову. – Терновскую убили?! – Я не делал такого утверждения. Вопрос был о другом… – Кто желал ей смерти? – Рузо недобро усмехнулась. – Далеко ходить не надо. Например, двоюродный племянник Фудель, редкий дурак и пустышка. Или ее двоюродный братец, напыщенный индюк Лабушев… Стая жадных безмозглых воронов… Только бы денег достать… Они и убили… Кто-то из них… Не сомневайтесь… Ворвались ночью и убили… И выигрыш себе прибрали… Волки… Негодяи… Барышня плохо владела собой, с уголка губ сползла слюна. Еще немного, и набросится с кулаками. – Чем именно вы занимались у Анны Васильевны? – мирно спросил Пушкин. Она обмякла, скулы потеряли остроту, плечи опустились. – Секретарская работа… Мадам следила за курсами акций на многих биржах, я составляла для нее графики движения цены и математический прогноз изменения курса… Надеюсь, это не запрещено… – Ее интересовали только ценные бумаги? – Да, она покупала и продавала… Кажется, хотела изучить движение европейских акций, чтобы отправиться играть там… – Госпожа Терновская играла только на акциях? – Конечно. Котировки, рост стоимости… – Для чего ей список выигравших номеров из казино Висбадена и Монте-Карло за последнюю неделю? Рузо вздрогнула. – Вы видели письма? Прошу вас, отдайте мне их… Даже если бы захотел, Пушкин не мог этого сделать. Открытые письма будут положены в конверты и за счет почтово-телеграфной конторы отправлены назад. Чтобы получить их, потребовались бы ходатайства к прокурору. – Считайте, что их больше нет, – ответил он. – Все пропало, – проговорила Рузо с таким отчаянием, что иное сердце, не будь оно сердцем чиновника сыска, сжалось от сочувствия. А это даже не дрогнуло. – В них было нечто ценное? – Да, исключительно ценное, – со злобой ответила Рузо. – Ценное для меня… Я занималась этими мерзкими графиками, чтобы получать нужные сведения. Терновская рассчитывалась со мной этими письмами… Теперь все кончено… Я не смогу оплачивать корреспонденцию… Моих уроков не хватит… – Изучаете статистику рулетки? Рузо встала. – Будьте любезны, господин полицейский, не вмешивайтесь в частную жизнь… Пушкин согласился. Он спросил, где проживает барышня. Будущая учительница снимала комнату в общежитии «Общества распространения знаний и образования среди женщин», что в Мерзляковском переулке. Как удобно для секретарской работы: до дома Терновской минут пять неторопливым шагом. Пушкин попросил заглянуть к нему в сыск в ближайшие дни. Могут потребоваться еще разъяснения. – Когда умерла мадам? – спросила Рузо. – Ночью первого января… – Тогда… Тогда оглашение завещания на третий день, завтра… Кажется, в кончине Анны Васильевны всех интересовало только завещание. Было чего ждать. Если открыть стенной сейф. Спросив, может ли она быть свободной, Рузо быстро ушла. У двери Прокопий прилаживал навесной замок. Ключ Пушкин просил занести ему в сыск, а не в участок. Дворник обещал исполнить в точности. Он вышел на Большую Молчановку. Подбежал городовой, спросил, не будет ли каких приказаний. Видно, пристав дал команду: оказывать сыску любую помощь. Как, однако, Нефедьев испугался цифр в письмах – и как невнимательно их изучил. Пушкин настрого приказал брать любого, кто появится около дома Терновской, и вести в участок. Невзирая на крики и жалобы. Чем бы ни угрожали – хватать и тащить. Ничего не бояться, все последствия и жалобы берет на себя. И сменщику передать. Городовой козырнул. По порядку розыска надо было наведаться в дом напротив, чтобы расспросить экономку. Но фигура за деревом манила куда сильнее. Следовало выяснить, кто эта настойчивая дама, что не боится отморозить ножки. 16 Побывать в Москве и не отобедать в трактире Тестова – преступление. Таких блинов, молочных поросят, расстегаев и томленых щей больше нигде не отведать. На всю жизнь великая память. А вот в трактир Мясоедова на Лубянке лучше не заглядывать. Без кошелька, часов и цепочки можно остаться. Трактир темен, пол залит слоем жира, по которому снуют нечесаные половые, а подают такую дрянь, что доброму человеку и в рот брать не стоит. Пиво кислое, про другие напитки лучше не знать. Чай, да и тот второй заварки. Зато чужих здесь не бывает. Только свои, кому не застолье важно, а чтоб полиция не заглядывала. Выйдя на свободу, Катя Гузова прямиком побежала на Лубянку, в трактир. Женщин сюда не пускали, но ей вход был открыт – знали, чья деваха. В полутьме Катя нашла стол, за которым сидел мужчина невысокого роста, коренастый, с сильными плечами, в приличном костюме-тройке. Перед ним стояла кружка бледно-желтого пойла. Катя схватила ее и сделала несколько жадных глотков. Мужчина жевал вяленого снетка, выражая безразличие. Катя отерла пену рукавом, шлепнула кружкой об стол и села напротив. – Ну как улов? – бесцветно спросил он. – А вот так… – тут Катя разразилась бранью. Коренастый слушал рулады, не переставая жевать. Пока бабьи причитания его не притомили. – Амба мельтешить. – Он легонько пристукнул краем ладони по столу, Катя сразу затихла. – По делу говори… – А по делу, выходит обида большая, Меток, – сказал она, обращаясь по воровской кличке. – В чем обида? Тут уж Катя в красках рассказала, как наметила вещицу, взяла ее чисто, да тут откуда ни возьмись объявилась мамзель распрекрасная, под дых ей дала и в сыск с городовым отвезла. Хорошо хоть отпустили… Меток нахмурился. – Как, говоришь, ее называли? – Штоль или Шталь, фон какая-то… – ответила Катя. И тут же получила легкую затрещину. – За что? – обиженно спросила она, поглаживая затылок. – Дура ты, Катька, расписная, ничего не поняла. Знаешь, с кем тебя счастье свело? Ничего ты не знаешь, бедовая. Так вот слушай… – сказал Меток, поманив к себе. Катя приложила ухо. Меток стал быстро шептать, дыша кислым пивом. Закончив, оттолкнул, чтоб место знала. Теперь Катя поняла, какую ошибку совершила. – Что же мне теперь, ей в ножки поклониться? – спросила она. – И поклонись, и прощения попроси. И проси, чтобы к нашему делу снизошла. А тебя, дуру, уму-разуму научила… С ней много чего суметь можно… Все, сгинь. – И Меток отмахнулся. Катя цапнула с тарелки снетка – с утра ведь ничего не евши – и пошла прочь, жуя рыбку и размазывая слезы с ваксой от потекших ресниц. Думала, Меток за нее заступится, проучит как следует. А вместо того еще и виноватой оказалась. Нет воровке счастья… Хоть в прачки подавайся. |