Онлайн книга «Хмель свободы»
|
Он перебрался в Москву, казавшуюся ему спокойной и благополучной. Грезилась ему почему-то Англия, зеленая, ухоженная, даже несмотря на войну, думалось о тред-юнионах, медленно, но уверенно, без потрясений завоевывавших социальные блага для рабочих. Он стал писать именно об этом, об английских профсоюзах и кооперативах, как бы не замечая происходившего в своей любимой России. Сам себе боялся признаться, что русский бунт, о котором предупреждал Пушкин, оказался не похож на его, Кропоткина, мечты и призывы, а великая анархия, прародительница общего счастья, обернулась грабежами, голодом, брошенными заводами и пустеющими полями. На что же была потрачена жизнь? Жена с дочерью уехали в Дмитров осваиваться. Он заскучал, работа валилась из рук, и наконец тоже решил ехать и теперь бродил по гостиной, натыкаясь на стопки перевязанных бечевкой книг, чемоданы и узлы. В гостиную вошла горничная Маша. – Простите, ваше сиятельство, – сказала она. – Там у ворот какой-то человек вами интересуется. Явно не чекист. Похоже, приезжий, из Малороссии. – Вы так считаете? – спросил Кропоткин. – Я думаю, ваше сиятельство, что это кто-то из ваших поклонников, провинциал. Приехал увидеть и побеседовать, – ответила Маша, морща носик. – А вот и не угадали. – Князь-анархист замахал руками. – Это, верно, Степан Васильевич прислал человека для помощи в погрузке. Я просил. Петр Алексеевич не хотел принимать своих многочисленных надоедливых поклонников. Тем более в тысячный раз беседовать об азах анархизма. Он уже видел, что в России победили не большевики, победила русская бессмысленная, разгульная анархия, которую марксисты тоже взяли на вооружение: чтобы развалить армию и все, что составляло костяк державы. Затем последует укрепление власти победивших и искоренение анархии, ибо она несет лишь разложение и разрушение. Собственно, искоренение уже началось в самом прямом, расстрельном смысле. Ну и о чем же тут беседовать? – Да, может, пришел от Степана Васильевича, – согласилась Маша, которая знала, что старик видит только то, что хочет видеть. Махно вслед за Машей вошел во двор. Аллейка привела его к парадному подъезду, где он еще издали разглядел телеги и дрожки. На крыльцо, заставленное всевозможными коробками, вышел представительный старик с окладистой белой бородой, с высоким лбом и львиной гривой, с пышными баками, ясно глядящими сквозь стекла очков глазами. Он указал возницам на большую продолговатую коробку: – Этот поставец еще, пожалуй, поместится. Только оберните его чем-нибудь, одеяльцем, что ли! Нестор понял: это Кропоткин! Ненавистник самодержавия, подхвативший черное знамя из рук Бакунина! Патриарх! Император от анархизма! Властитель революционных умов! Проследив за установкой поставца, Кропоткин исчез в доме и тут же снова возник на крыльце. В одной руке он нес какой-то тючок, обернутый в старую шаль, в другой держал связку книг. Махно, одолев робость, приблизился к ступеням. Снял с головы свою пролетарскую кепку. – Здравствуйте, Петр Алексеевич! А я к вам по важному делу… Хорошо, хоть успел! – Да-да, голубчик, успели! – пробасил старик Кропоткин. – Вы от Степана Васильевича? Знаю. Спасибо. Рук не хватает, а мелочей-то, мелочей! Держите! Это положите в дрожки! Нестор отнес принятые из рук Кропоткина сверток и связку книг и бегом устремился по ступенькам крыльца наверх. Но оттуда пятился задом, преграждая ему путь, возчик, поддерживающий пианино. Второй, с другой стороны, едва не падая, толкал его. – Ну-ка, подмогни, браток! – простонал он, обращаясь к Махно. – Да-да, голубчик, подсобите, – попросил идущий следом за грузчиками Кропоткин. Что делать! Махно вцепился в инструмент, подлез под черный корпус, пользуясь тем, что был небольшого росточка. И взял на себя основную тяжесть. – Гляди, паря, – с облегчением выдохнул пятившийся мужичок, – ежли эфтот черный гроб привалит – надоть буде самделишний колотить… Пудов эдак-то… двадцать! – Тащи! – теперь хрипел уже Нестор. Поставили пианино на телегу, увязали. Махно сам проследил, чтобы инструмент закрепили хорошо. Подложил какие-то тряпки, чтобы в пути не поцарапать. Узлы затягивал от души. Если уж музыка нужна вождю для отдыха или для прилива сил в трудах, надо позаботиться. – Крепкий ты! – похвалил его дмитровский, сворачивая самокрутку. – А по виду не скажешь. Хочешь до нас в хозяйство? – Не голодаете? – спросил Нестор, расправляясь с последним узлом. – Не, у нас не Москва. Покедова ничо. Земелька, правда, скудна. Огородничаем, извоз вот, торгуем. У нас, слышь, – он понизил голос, – у нас эти, эсера наверху в уезде. Справных мужиков не трогають, слава Богу. А баринков малость утесняют, это верно. Землицы нам привалило, рук не хватает: война. – Он перешел на шепот: – Только, слышь, гуторют, будто их большевики скоро к ногтю подберут! Ух, до чего ж эфти большевики строги! У нас на заставах коней намерились это… реквизицию… ну, забрать, в обчем. Хорошо, через Петра Лексеича у нас охранна грамота на перевоз. Да-а… Так не знаешь, будуть наших эсеров лопатить? – Не знаю, – нахмурился Нестор. – А насчет анархистов? Как они? – А эфти у нас только рази сбегшие матросики… Баламуты. – Ладно, хватит разговоры разговаривать! – рассердился Нестор. Он бросился в дом, отыскивая Кропоткина. Торопливо прошел в большую комнату с настежь раскрытыми дверями. Но здесь было пусто. Заметил сидящую на окне кошку, подхватил ее, вынес на улицу. – Живность забыли. – Он передал кошку одному из возчиков. – А где ж хозяин? – Эва! Так он уж покатил в дрожках на эфту… на Долгоруковску, а там через Бутырки на шашейку… Мы следом. Садись, до самого Дмитрова доставим. Нестор, проклиная двадцатипудовое пианино и болтливых дмитровских мужичков, бросился к воротам, выглянул. Справа увидел удаляющиеся дрожки и львиную гриву Кропоткина, возвышающуюся над кузовком. Догнал, задыхаясь. – Петр Алексеич! Петр Алексеич! Ухватился рукой за откинутый верх. Бежать стало легче. Старик уже плоховато слышал, и Махно крикнул почти в ухо: – Петр Алексеевич! Кропоткин взглянул на него сверху вниз, виновато улыбнулся. Дрожки остановились. – Ах ты! Совсем, голубчик, запамятовал! – сказал Кропоткин Нестору, не вылезая, однако, из дрожек. – Я ведь обещал Степану Васильевичу… – Он вытащил из кучи сложенных у его ног книжных связок один томик, легко разорвав шпагат. Достал из кармана чудо техники, новейшее изобретение заграницы, «вечное перо», блеснувшее на солнце стальным тяжелым корпусом, нажал на поршень, стряхнул куда-то в сторону жирную каплю чернил, что-то быстренько, ровным почерком написал, поставил замысловатую подпись. – Редкое издание, английское! Девяносто четвертого года… Заказывал в Лондоне, у Кантера. Пусть помнит старика! |