Книга Bella Германия, страница 66 – Даниэль Шпек

Если бы только Джованни знал, что произойдет за время его недолгой отлучки. Если бы только мог предвидеть, сколь неожиданно и необратимо перевернется жизнь сестры, то ни за что не оставил бы Джульетту.

Но Джованни ничего не предвидел и ни о чем не догадывался. Он метался между родными, суетился, переживал, из последних сил стараясь навести мосты между сторонами.

Накануне свадьбы Джованни полагал, что создает семью, в которой станет полновластным хозяином. Эта вселенная будет вращаться вокруг него, дети и жена будут восхищаться им, угадывать его желания с полуслова. Мог ли он вообразить, как отдалится от него Розария после переезда в Германию? И сейчас, когда семейство Маркони, включая приболевшую Кончетту, в окружении набитых подарками чемоданов стояло на пароме, готовом причалить к берегам Салины, Джованни как никогда остро ощущал, что центр его вселенной сместился.

Мать Розарии, в теплом пальто и с толстым шерстяным шарфом вокруг шеи, осыґпала внучку поцелуями и благословениями. Потом обняла Розарию, заблудшую дочь, и – вздохнув – сестру Кончетту. Наконец подошел черед зятя.

– Bentornati ^[107], – всхлипывала Мария, – теперь вы точно никуда не уедете, слышишь?

Вся процессия, возглавляемая Розарией с ребенком на руках, двинулась в сторону грузового мотороллера – местного такси, беззубый водитель которого дымил самокруткой в сторонке.

Как будет по-итальянски «центр вселенной»? «Мать». Все остальные – ее спутники. Итальянскому мужчине нужны десятилетия, чтобы преодолеть силу притяжения матери, но достаточно девяти месяцев, чтобы войти в новую орбиту. А образ мачо не столько утверждение якобы присущей традиционному обществу патриархальности, сколько подсознательный бунт против реального матриархата.

Но то, что ясно женщинам едва ли не с рождения, мужчины узнают слишком поздно. Лишь ступив на берег своего детства, Джованни понял, сколь бесповоротно застрял в этом капкане. И ощущение было куда хуже детского чувства беспомощности. Ненужность – вот что он чувствовал, и не только как кормилец и глава семьи. Никчемность всего опыта, что приобрел он в Германии.

– Слышишь, как пахнет тимьян, Джованни?

Воздух зимней Салины – это соленый запах взбитого в пену моря, смешанный с ароматом трав, целебная сила которых известна только древним старухам. А еще – плесневелый запашок глинобитных домишек, скособочившихся в гулкой тишине давно обезлюдевших переулков.

Жители деревни высыпали встречать семейство Маркони. Стоял солнечный декабрьский день, перед баром на площади старики пили кофе и играли в карты. Ветер трепал белье, развешанное на веревках между домами, в запущенных дворах шныряли тощие кошки, то там, то здесь на заколоченных окнах мелькали вывески: Vendesi ^[108].

– Здесь тебе обязательно полегчает, – сказала Мария Кончетте.

Розария молчала.

Все понимали, что Кончетта не сможет долго одна оставаться в Милане. Да и Энцо не в состоянии оплачивать две квартиры. Самое подходящее место для Кончетты – дом Марии, которая готова принять кузину. Им будет хорошо вместе, двум вдовам, чьи дети подались на заработки на север.

За ужином на террасе под старыми оливами Розария неожиданно объявила:

– Джованни, я остаюсь здесь.

– Да, да, я тоже думаю так каждый раз, когда возвращаюсь в Италию, – отозвался Джованни, не воспринявший ее слова всерьез.

– Здесь хорошая еда, – сказала Мария.

– Хорошая еда есть и в Германии.

Никто так и не поинтересовался, как там его магазин.

– Дело не только в еде, Джованни, – сказала Розария. – И не в холоде. Здесь другие люди.

– Немцы тоже хорошие люди, – возразил Джованни. – Только открываются не сразу.

– Возможно, но лишь по отношению к своим. Мы всегда будем там чужими.

– Тебе надо учить язык и выходить на люди, как Джульетта…

– Кто мы для них? Гастарбайтеры! Если я приглашаю к себе гостя, то не заставляю его работать. Я даже не знаю, как зовут наших соседей, можете себе это представить?

Мария покачала головой. Розария принялась расстегивать платье, чтобы покормить Мариэтту.

– Я хочу, чтобы мою дочь уважали в школе, а не так, как с Винченцо.

– С Винченцо особый случай, – заметил Джованни.

– Ты же обещал, что мы вернемся, что построим дом.

– Непременно. Но позже. Где взять денег на дом?

– Но дом уже есть, Джованни, и он достаточно большой. Нужно разве чуть его подновить.

Мать кивнула:

– Конечно, когда-нибудь этот дом станет твоим.

– Но ты же сама хотела отсюда уехать! – воскликнул Джованни.

– Ты обещал нам дворец. А куда привез?

Разговор подошел к опасной черте.

– Как, скажи на милость, я смогу зарабатывать в этой дыре? – вскричал Джованни. – Здесь же нет работы!

– Джованни, – строго заметила мать Розарии, – поля твоего отца ждут тебя. Это плодородная земля.

– Но это не наша земля.

– Так купи ее, дорого не запросят. Ты же богач.

– Но я не крестьянин! – Тут Джованни разозлился не на шутку. – Я торговец.

Последний аргумент повис в воздухе. Здесь не имело значения, кто ты. Человек брался за ту работу, какая имелась.

– Тогда возвращайся в Германию один, – сказала Розария. – Мы с малышкой остаемся здесь.

– Ты шутишь?

Она встала и принялась убирать посуду. Ветер шелестел серебристыми листьями оливы. «Некоторые люди как деревья, – подумал Джованни. – Их питают только корни».

Позже он позвонил сестре из бара на площади, но Джульетты не оказалось дома. К телефону подошел Винченцо.

– Где мать? – спросил Джованни.

– В церкви, с Энцо.

– А ты почему не там?

– Смотрю телевизор.

– На Рождество?

– Ты ничего не понимаешь, дядя Джованни. «Аполлон-8»! Американцы высадились на Луне! Неужели на вашем острове нет ни одного телевизора?

– Да ты что, сегодня?

– Прямо сейчас. Прямая трансляция из космоса.

Джованни кивнул бармену:

– Включи-ка телевизор. И еще жетонов, пожалуйста.

Джованни вытащил тысячную купюру, потому что жетоны сыпались в автомат как песок. Бармен включил старый телевизор, который стоял в углу на вязаном покрывале с изображением Девы Марии. Послышался шум – больше ничего.

– Ну что, дядя Джованни, видишь? – кричал в трубку Винченцо.