Онлайн книга «Диалоги с Евгением Евтушенко»
Fiori di zucchini, non ancora fritti, были вымыты бережно в крестьянском корыте, и поджарены потом на оливковом масле, и язычки огня прыгали на них и гасли. А женщина, готовившая fiori di zucchini, была не крестьянкой — актрисой, лукавой по-арлекиньи, и она перевертывала fiori с боку на бок по рецептам своих итальянских бабок, чтобы они сияли, как золотые стружки с топора родителя Пиноккио в столярушке… Эту женщину звали Джульетта Мазина, и она щебетала, как птичка, и не тормозила, пока он, может, самый великий на свете мужчина, наслаждаясь, прихлебывал «Брунелло ди Монтальчино», и особым — влюбленно-насмешливым зреньем — любовался Джульеттой, как собственным лучшим твореньем. Я в палящую полночь пошел искупаться, он меня упреждал: «Questa notte e fredda, pazzo…» И, когда меня судорога прихватила, в море прыгнуло в брюках, поплыло ко мне мировое светило. И когда захлестнули смертельные волны-игруньи, Федерико вонзился, как будто когтями, ногтями в икру мне, и меня на себе выволакивал, будто младенца, по-отцовски рыча: «Pacienza, Eugenio, pacienza!» Целый год или два, — Ну это преувеличение немножко, - чтоб ударами с ног не свалили, задирая штанину, показывал я пятиточечный этот автограф Феллини. Потому нас, наверно, к большому искусству так тянет, что спасает оно даже болью, вонзенными в душу ногтями, и дарует нам радость, но вовсе не хочет людей провести на мякине, как Джульеттины нежные fiori di quelli zucchini! Я пере-перехвастнул, конечно, про год-два, но пару месяцев этим можно было хвастаться… Волков: Ну, это ж стихи! Евтушенко: Да, это стихи. Это, конечно, незабываемо. И хорошо, конечно, что существует памятник им вместе, и в сознании народа они вместе… Хотя были и непростые моменты в их жизни. Я никогда не забуду, как вышел замечательный фильм с Джульеттой и Марчелло Мастроянни, где они изображали американскую парочку: «Джинджер и Фред» – чудесная картина! Я в Риме оказался между двумя кинотеатрами. В одном из них шел новый фильм Сильвестра Сталлоне – стояла гигантская очередь! А в соседнем зале показывали великий фильм национальной гордости Италии Федерико Феллини, новый фильм. Там можно было спокойно купить билет. Зал был неполон. Но ведь это просто несравнимо: Сталлоне и Феллини! Волков: У него ведь были трудности с финансированием всех его последних фильмов. Евтушенко: А почему? Потому что он никогда не знал, сколько будет стоить его картина. Волков: И потом, его фильмы никогда не были настоящими, по коммерческим стандартам, хитами… никогда! Евтушенко: Нет, за исключением «Амаркорда». И «Ночей Кабирии». Волков: А Антониони? Они ведь были соперниками? Евтушенко: Ну, в какой-то степени, конечно. Даже конечно! Волков: С вами Феллини говорил об Антониони? Евтушенко: Нет. И Антониони о Феллини никогда. Я был у Антониони, но у нас были с ним другие отношения, нежели с Феллини. Антониони был любимый режиссер моей жены Гали, которая обожала его. Она очень любила и Монику Витти. Мне он тоже нравился, и я до сих пор спорю с американцами, доказываю им, что «Забриски-пойнт» – удивительный фильм. Удивительный! Американцы ничего такого не сняли, не оставили киносвидетельства о целой эпохе… когда убили Аллисон Краузе [119] – студентку, о которой я в свое время тоже написал стихотворение, его распространяли листовками. Двести тысяч листовок выпустили с моими стихотворениями в Сан-Франциско, издательство «Lawrence Ferlinghetti», которое, к сожалению, сейчас он продал. У Антониони разные вещи мне нравились, но он был не моего темперамента художник. Мне нравится, когда какой-то солнечный зайчик пляшет в художнике. Даже в трагическом. Волков: Да, у Антониони нет такого зайчика. У него абсолютная безысходность. Евтушенко: Но вы знаете, он мне сказал очень большой комплимент. Он знал всю историю того, как фильм мой «Детский сад» сняли с конкурса. Волков: А его собирались выставить на конкурс на кинофестивале в Венеции? Евтушенко: Да. Но итальянцы, к сожалению, сказали в министерстве нашем, что фильм им очень понравился. «Мы гарантируем, что Евтушенко получит премию». Это было для начальства совершенно неожиданно. Член Политбюро товарищ Гришин – они соизволили посмотреть этот фильм на даче. И он не разобрался, в чем дело. Вот понимаете, каким это самодурство бывало! И припоздал чуть-чуть. И когда он вошел, и Ермаш там уже был… Волков: Филипп Тимофеевич Ермаш, председатель комитета по кинематографии… Евтушенко: Да. Он там уже был. И сказали: Виктор Васильевич уже на подъезде, начинайте! И когда Гришин вошел, на экране мимо Большого театра шли коровы с беженцами – в 1941 году, мимо Большого театра! Беженцы! И он не сообразил, что тут происходит… Волков: Гришин же был первым секретарем Московского горкома партии и отвечал за Москву. Евтушенко: И он сказал: «Это черт знает что! Я сейчас только с собрания, нас так критикуют! А мы озеленяем, украшаем образ города, и хоть бы доброе слово нам сказали!» – встал и вышел. Он не понял, что это сорок первый год! А остальным было тяжело сказать ему – все-таки член Политбюро, один из святых, и всё… Вообще то, что начало происходить с этим фильмом, невероятно! Сергей Федорович Бондарчук, который был на «Мосфильме» руководителем нашего объединения, помогал мне, приезжал на съемки, – не пришел на открытие. Савва Кулиш согласился прийти, но все знали, что он меня снимал в «Циолковском» [120], что мы ближайшие друзья. Я кинулся к Володе Наумову. А Наумов: «Женечка, ты что, не видишь, я не могу в таком виде выйти! Посмотри, я весь заляпанный!» – потому что он знал тоже. И тогда я к Саше Митте бросился. А слухи-то уже пошли, знаете, как сарафанное радио. И Сашка говорит: «Ой, Женя, ты знаешь, я, когда собирался, гладил брюки и, по-моему, забыл утюг!» – и бежать бросился. Я правду вам рассказываю, это не пародия. Потом позвонил министр путей сообщения <Н.С.> Конарев, и говорит: «Слушай, чего там у тебя с этим фильмом-то происходит? Мне позвонили из ЦК, сказали: „Вас Евтушенко не приглашал на свой фильм? Дак вы не ходите! Не надо ходить туда, не надо“. А мне все равно, я ухожу с поста министра на пенсию. Я хочу тебя посмотреть». Я больше даже не хочу называть одного крупного чина КГБ – того, который дал мне разрешение, чтоб в фильме забирались на кремлевскую башню и зачехляли ее. Он тоже вежливо отказался: «Я по разным причинам не могу, Евгений Саныч». |